ЯБЛОКИ

        В детстве я не любила яблоки. Почти всегда они были кислые, пахли сырой картошкой и от них хотелось есть еще больше. Меня удивляла любовь моей мамы к этим странным овоще-фруктам и то, с каким с неутомимым упорством она продолжала мне их навязывать. Она складывала их в портфель, резала дольками и ставила на стол, натирала на терку, посыпала сахаром, предлагала в качестве послеобеденного десерта, полдника или даже вместо ужина.

       То, что яблоки полезны, бывают разных сортов и вкусов, то, что несут они под своей кожей кисло-сладкие соки родной земли и пахнут бабушкиным огородом и летним тульским небом и, поэтому, они лучше всех других заморских фруктов, я узнала позже и полюбила яблоки, наверное той же любовью, которой их любила моя мама. Это была не глупая наивная любовь, рождённая только потому, что было вкусно и хорошо. Это была любовь, рождённая вопреки, любовь высокая и, потому, настоящая.

       И я точно также, как моя мама, с таким же непобедимым энтузиазмом стала давать яблоки своим детям: в школу, на завтрак, на обед и ужин. Иногда они обгрызали их по кругу как термиты, но чаще всего оставляли нетронутыми, и тогда яблоки по наследству переходили мне, а детям на следующий день в портфели загружались новые.
       Как-то вечером, возвращаясь домой, я шла через сквер неподалёку от своего дома. День был сухой осенний, уже начинало подмораживать. Верхушки деревьев стояли совсем голые и растопыривали свои длинные пальцы на фоне темного неба. С нижних веток еще облетала листва, но уже жухлая и бесцветная. Без света фонарей темный пятачок сквера казался мрачным и огромным как дикий лес.

       Мои ноги то и дело скользили на маленьких лужицах, превратившихся в стекло. В темноте дорожка через сквер была плохо различима, и я боялась упасть.
       - Переобуваться пора в зимнюю резину, - услышала я мужской голос из темноты аллей, после того, как очередной раз неуклюже припала на одну ногу как хромая лошадь.

       Я оглянулась. У скамейке стояли двое мужчин.

       - Каблуки поломаешь, - сказал второй, и они оба засмеялись.

       Их лица были мне знакомы. Эти два пьяницы жили в моем доме. Они обычно ходили парой, все их звали Большой и Маленький. Всегда весёлые, говорливые, всегда пьяные, они были ещё не пенсионеры, но, похоже, уже давно нигде не работали.

       - Соседка, добрый вечер! Подойди, не побрезгуй! - сказал Маленький.

       - Добрый вечер, - строго ответила я, - Я домой спешу.

       Но остановилась. Неудобно было как-то убегать, всё-таки не совсем чужие люди. Если другие относились к ним с пренебрежением или даже с отвращением, я скорее испытывала к ним добрую жалость и любопытство.
       - Одолжи сто рублей, соседка, - смущаясь, заговорил Маленький, - Понимаешь, такое дело. Даже смешно сказать. На бутылку хватило, а на закуску нет.

       Я сделала пару шагов от тропинки и тогда только разглядела бутылку водки на скамейке. Рядом стояли две кружки. Не пластиковые одноразовые стаканы, а самые настоящие керамические чайные кружки, принесённые из дома. Мне это показалось забавным. Я не смогла скрыть улыбку.

       -А что же это вы кружки из дома взяли, а закуску нет?
       - У наших баб закуску не утащишь, - они оба засмеялись, - куска хлеба не вырвешь. Дома - пожалуйста, хочешь кушать - ешь, а как на улицу, так - нет!
       -Я вам денег не дам, - сказала я уже без улыбки. Это неправильно.

       И тут я вспомнила, что у меня в сумке остались яблоки, которые дети не съели в школе.

       - Если хотите, могу вам отдать яблоки на закуску. У меня тут осталась пара.        - Яблоки? - Большой и Маленький даже переглянулись. Предложение почему-то  оказалось для них очень неожиданным и личным, они даже засмущались.

       -Ну, если вам не жаль, конечно, мы с удовольствием. Яблоки - это лучшая закуска.

       Я открыла сумку и протянул им пакет.

       Люди продолжали бежать от автобусной остановке к дому, спешить туда, где светились окнами большие белые дома, а люди летели к ним на свет как мотыльки, не видя ничего вокруг, и наша троица, неосвещенная фонарями, оставалась незамеченной для чужих глаз. 
       - Тебе налить, красавица? - спросил Маленький - худой мужичок в потрепанной вязанной шапке. Он замёрзшими трясущимися руками открывал бутылку. На нём была куртка, в которой ходят рабочие, широкая в плечах и рукавах, в ней со спины он походил на ребенка в отцовском ватнике, только лицо его было серое, сухой, все в морщинах. Сложно было сказать, сколько ему лет, может быть пятьдесят или шестьдесят.
       - Я не пью, - сказала я, - Тем более, водку, - потом помолчала и добавила - Тем более, на улице.

       Мои слова не остановили процесс. Мужчины начали разливать по кружкам.
       - А мы пьем только на улице, -  сказал Большой - краснощекий мужик, высокий и грузный как медведь. У него были седые бакенбарды, и он мне почему-то напомнил баснописца Крылова.
       Большой был одет в старую потёртую кожную куртку, совсем тонкую, из-под неё торчала клетчатая фланелевая рубашка, но холодно ему точно не было, потому что от его красных щек и от всего его тела шел пар, как от раскаленной печки-буржуйки. Иногда он хитро искоса поглядывая на меня и улыбался.
       - Мы пьем на улице, - продолжал он, - потому что дома нам не разрешают. У нас очень тяжелая политическая обстановка.

       Оба расхохотались, протянули друг к другу кружки, чокнулись.

       - За ваше здоровье, - сказал Маленький, и они выпили.

       Не сразу, сначала осторожно, они покрутили в руках яблоки, понюхали их и откусили.

       -Хороши яблоки, - сказал Большой, - самая лучшая закуску.

       - Вы уже это говорили, - заметила я, - Но разве, соленые огурцы не лучше?

       Большой опять хитро взглянул на меня и тяжело охнул, так, словно я его чем-то огорчила.

       - Соленые огурцы хороши, когда есть другая закуска. Сначала закусываешь огурчиком, а потом берёшь кусочек рыбки или язык, или заливное. Потом, после второй, опять огурчик, а за ним - салатик, например, селедочку под шубой, - Большой водил рукой в воздухе, как дирижер, очень плавно, потому что оркестр в этот момент, видимо, исполнял адажио из балета "Лебединое озеро", - Огурчик, он  аппетит разгоняет. А так, на улице соленые огурцы трескать - это не дело. Сразу видно, ты не специалист, - рука дирижера опустилась в безнадежной усталости, и принялась разливать по новой.

       - Да, это точно, - пробормотала я, - Только я не поняла, почему такие специалисты как вы дома не пьют.

       - Дома мы не пьем, потому что нам жены не разрешают.

       - А на улице разрешают?

       Мужчины поставили бутылку, чокнулись.

       - За женщин, - сказал Большой, и они быстро выпили.
       - На улице они тоже не разрешают, но поделать ничего не могут, - Маленький откусил совсем чуть-чуть от яблока, - Ругаться, конечно, будут, как всегда и ударить могут, и оставить ночевать на лестнице. Но это дело уже привычное. Мы же бабам-то для чего нужны? Для смысла жизни.

       После этих слов Маленький и Большой посмотрели друг на друга с таким пониманием и восхищением, словно они много лет рука об руку проводили сложнейшие операции на сердце и спасли сотни жизней.

       - Пробовал я не пить, - продолжал Маленький, - Не скажу, что очень сложно это для меня было. Ну, не пил, не пил, на работу ходил. И вроде нормальный человек опять стал, как в молодости, даже шкаф скрутил в коридоре. А она что? Говорит: "разведемся и все, не хочу с тобой жить, толку от тебя нет никакого".

       В ЗАГС пошла, заявление подала. Говорит: "собирай вещи свои, уезжай в деревню, там у тебя от матери дом остался, в доме тётка живёт, вот, будешь за теткой ухаживать". Я понял, что мне билет выписан, и начал снова пить. Да не просто пить культурно, как, например, сегодня, только вторую бутылку уговариваем, а прям с самого утра и до вечера, с вечера до утра. Потом вышел на улицу, упал, руку сломал. Жена давай плакать, мол, бедный я, несчастный, пропаду, будет грех на её душе.

       Заявление забрала. Так и живём дальше.

       У Семеныча такая же история. Да, Семеныч?

       Семёныч как-то недовольно захрипел в ответ, как медведь, видимо, не смог подобрать нужные слова.

       - У Семеныча жена - маленькая, как белка и такая же зубастая, - продолжал Маленький, - но колотит его так, что Семеныч плачет горючими слезами от этой бабы.

       - Хорош уже, - захрипел Большой и затоптался на месте как ребенок.

       - Она ему по спине сковородкой так залепила, - не успокаивался Маленький, - что у него рука отнялась. Так она потом ему мази разные покупала, растирания всякие. Разрешила даже настойку ореха пить, хоть она и семьдесят градусов, потому как для пользы. Вот, такая любовь!
       Маленький разгорячился и заговорил громко, от его слов, особенно когда он крикнул "Любовь!" в верхушках деревьев проснулись вороны, словно испугавшись, зашуршали крыльями и закаркали.

       - Главное, до пенсии дотянуть, не сдохнуть, - уже спокойнее продолжал Маленький, - а там, как пенсия будет, уже полегче. Деньги не надо у жены таскать. Но главное - всё-таки какой-то статус появляется, ценность человеческая.

       - А чего вы сейчас работать не идёте? - спросила я, совсем уже по-приятельски.

       - А зачем мне идти работать, если я - слесарь - половину своей зарплаты  только на дорогу буду тратить. На районе уже давно мест нет. Это получается, что я владельцев автопарков буду кормить, а себя нет? Дурака нашли.
       Они чокнулись, выпили, закусили яблоками. Яблоки были сочные, и, когда Большой и Маленький их кусали, хруст стоял на весь сквер. Они причмокивали и мычали от удовольствия. После четырех выпитых стаканов от Большого еще больше пошел пар.

       - Ну, будьте здоровы, - сказала я тихо, - А, вообще, это неправда.

       - Что неправда? - испугался Большой.

       - Неправда, что женщинам для счастья нужны пьяницы. Все женщины хотят, чтобы о них заботились. Тепла хотят, нежности. Все смеются над нами, а мы ведь и правда, все мечтали быть принцессами, - мне стало как-то неловко и я запнулась, но мужики меня не перебивали, - Зря вы своих женщин обижаете, - закончила я.
       - Да кто же их обижает, - всплеснул руками Большой с искренним недоумением на лице, - если она сама не хочет, чтобы все было гладко. Не будет баба счастлива, если у неё забот не будет. Так она может и командовать, и хозяйничать, и знает она, что я никуда не денусь, что я весь в её власти.
       - Когда-то все было, - перебил его Маленький, - и любовь, и подарки дарил. Даже в театр ходили один раз. Только не получилось у меня принцем стать. Не всем же быть владельцами заводов и пароходов. А с обычным мужиком жить скучно.
Да и этими, которые с заводами и пароходами, ими же не покомандуешь, какой с ними интерес? Его свиньей не назовёшь, и не тебе решать, на лестнице он будет спать или на диване. Там ты, может, и принцесса, но царство-то не твое, - он стянул свою клочкастую шапку на затылок и добавил, - Муж без жены - что собака без блохи, жить можно, но скучно. А жена без мужа - что блоха без собаки, жить можно, а покусать некого.

       - Глупости, - буркнула я.

       - Это - народная мудрость, солнце ты мое, - засмеялся Маленький, - она веками сложена.

       Я вышла на дорожку и зашагала прочь.

       - Спасибо за яблоки, соседка!

       Листья зашуршали под ногами. Уже выходя из темноты сквера в свет жёлтых фонарей, я слышал за спиной мужские голоса и смех. "Счастливые люди". - думала я, - "Как такое возможно?".

       Со мной поравнялась и побежала, обгоняя, вперед армянская семья. Муж, высокий пузатый армянин, шагал большими шагами в своих лаковых ботинках. За ним бежали двое мальчишек, и семенила на высоких каблуках его супруга. Она недавно покрасилась в блондинку. Муж открыл им дверь подъезда и, невероятно довольный собой, пропустил их внутрь. Я спешила следом. Я жила над ними этажом выше. Но дверь подъезда передо мной демонстративно захлопнулась.

       - Большое спасибо! - крикнула я им вслед и стукнула ногой по двери. Мне захотелось заплакать. Почему-то стало очень обидно. Я отошла в сторону, достала телефон и позвонила своей подруге, которая жила в соседнем доме.

       - Марина. А у тебя огурцы соленые есть?

       - Есть.

       - А заливное или селедка под шубой?