НАВСЕГДА

Я не знаю, почему я побежал по лестнице. Всё-таки десятый этаж. Но ждать лифта, потом ехать в нем, так мучительно долго, смотреть на полоску света, неторопливо ускользающую в зазоре железных дверей, стоять раскачиваясь взад и вперед целых две минуты - все это было невыносимо для меня сейчас, и я побежал, перепрыгивая через ступени, забывая дышать и считать этажи. Ноги явно не были готовы к таким неожиданным фантазиям моего сознания, они резко заболели, особенно в бедрах, мышцы загорелись огнем и где-то между седьмым и восьмым этажом онемели вовсе. Но мозг продолжал командовать: "Вверх! Вверх! Вверх!"
Мне была дорога каждая минута. Я безбожно опоздал. И сейчас значение имело все - и лифт, и вовремя открытая дверь, и все задуманные слова, которые я должен был успеть сказать Люде. 
Люда улетала в Мадрид. Она получила право стажировки в компании "Lladro".
Я подозревал, что эту стажировку пробил её дядя, который жил там же в Испании, а может даже и оплатил. У этих чертовых испанцев такое не редкость. Но сейчас для меня это не имело никакого значения. Амбиции Людиной семьи лишь тем могли не нравится мне, что их целью было оставить её там навсегда. А это очень долго. 
Когда Люда позвонила мне и сообщила новость, она и словом не обмолвились о постоянной работе, лишь повторяла, как замечательно получить шанс поработать в такой известной компании, как это волнительно и как хорошо, что в университете она изучала испанский язык, сколько сейчас это открыло для неё путей и возможностей. Но между этими словами "пути", "возможности", я читал это страшное слово "навсегда". Я сразу же, на первых минутах телефонного разговора почувствовал, как по моему позвоночнику побежал холод - откуда-то из затылка - как будто змея поползла через все мое тело. Но я не спросил Люду о будущих планах. Я побоялся. Я лишь спросил, когда она собирается улетать, и с ужасом узнал, что совсем скоро. 
Как назло, прямо перед ее отлетом, я должен был быть на конференции в Сочи, где возглавлял нашу рабочую группу.
Я помню тогда, после этого разговора я присел на диван совсем на краешек, как старик, положил телефон себе на колени и замер, застыл. Я был похож в тот момент на памятник Достоевскому перед Ленинской библиотекой, такой грустный и наполненный бездной мыслей, а может и не бездной, а всего лишь одним большим непониманием: как такое могло случиться? Как? Ведь Люда, она же всегда была рядом, она никуда не могла деться! А тут вдруг уезжает и, может быть, навсегда.
Я знал ее почти всю жизнь, по крайней мере, всю сознательную жизнь. Мы вместе учились в старших классах, потом она поступила в университет, а я в медицинскую академию. У нас был очень красивый роман, настоящий студенческий, как раз, когда мы были на последних курсах. Все началось так легко и естественно. Также легко сошло на нет - без боли и печали. Мы продолжали общаться как друзья, иногда не как друзья, это уж как выпадало настроение. Но самое главное, все эти годы я жил с неизменным ощущением, что я не одинок. Женщины приходили в мою жизнь и уходили из неё. Меня никогда не терзали сожаления и депрессии. В любой ситуации я повторял: "Зато у меня есть Люда". 
Тогда, сидя на краешке дивана, не знаю, сколько времени, глядя на выключенный телефон, в какой-то момент я даже назвал её сукой, а Достоевский внутри меня грозно закричал: "Да как она посмела?"
А сегодня я прилетел из Сочи, и самолёт ещё задержали, точно кто-то специально издевался надо мной, и сразу помчался через весь город как сумасшедший. Сначала я взял такси, но когда мы встали в пробку, я выскочил посреди шоссе и побежал в метро. Времени совсем не оставалось, а возможно она уже уехала из дома. Если так, решил я, я поеду за ней в аэропорт. 
Я должен был ей сказать, должен был её попросить не оставаться, вернулся - через полгода, через год. Я буду её ждать. Но главное - чтобы она вернулась. 
А ещё я хотел отдать ей альбом, который она подарила мне, альбом, который мы собирали вместе. В нём были вырезки из журналов, тексты песен, засушенные цветы, подаренные мной в горах. Мы тогда ходили в поход с моей студенческой группой. Это были времена безграничного счастья, даже долги по экзаменам, оставленные на осень, не терзали сердце. Всё казалось таким простым, словно это не настоящая жизнь, а какая-то настольная игра. Я обнимал Люду за её худые острые плечи, сидя у костра, нас кусали комары, все вокруг смеялись и ели какую-то дрянь, вроде рыбных консервов, от которых у всех потом была изжога, и где-то совсем близко также раскатисто и беззаботно смеялось море. 
В альбоме, сделанном из обычной студенческой тетрадки с синей обложкой, были вклеены наши фотографии, фотографии наших друзей, открытки, которые нам дарили на дни рождения, расписка нашего друга на салфетке, обещавшего прийти на нашу свадьбу голым. 
Я никогда не открывал этот альбом. Я открыл его только тогда, после звонка Люды, и сразу же решил ей его вернуть. Мне показалось, что он сможет объяснить ей всю ту важность, которую она для меня представляла, напомнить обо мне, о нас, о чем-то очень прекрасном, что нельзя ни в коем случае разрушать, без чего жить дальше просто бессмысленно. 
Я выскочил на площадку десятого этажа, и кажется только сейчас начал дышать. Сердце билось где-то у меня в ушах так сильно, что пульсировала вся голова. По вискам стекали капельки пота. Я протянул руку и нажал на звонок. В этот момент мне показалось, что сердце мое перестало биться, остановилось. Все вокруг напряглось, вытянулась, точно струна. Щелк, щелк. Открылась первая дверь. Слава богу! Дома кто-то ещё есть. Я опять начал дышать, а сердце опять застучало. Я почувствовал, как затряслись мои колени, но это было, скорее всего, не от страха, а от перенапряжения. Наконец открылась дверь общего коридора. На пороге стояла Люда. Она удивилась, увидев меня. Именно удивилась. Не обрадовалась, не восхитилась, а как-то растерялась. Глаза ее были ярко накрашены, русые волосы заплетены в модную косу вокруг головы.
- Ой, Костя! Ты, всё-таки, пришел. А мне осталось всего пятнадцать минут. Скоро приедет такси. Но ты заходи, вообще хорошо, что ты пришел. 
Она выглядела свежей и полной сил, она немного поправилась за последние годы, ее это делало более женственной. На ней было красивое длинное трикотажное платье с орнаментом, напоминающим мексиканский, было заметно, что к полету она готовилась как к празднику, а я ожидал увидеть ее подавленной и грустной. 
Мы зашли в квартиру. Я все это время молчал, хлопал глазами, никак не мог восстановить дыхание. 
- Ты туфли не снимай, так приходи на кухню. Мы с мамой пьем чай. Хотя, если честно, я так нервничаю, кусок в горло не лезет. Но ты проходи, садись.
Из тёмного коридора я вышел в светлую кухню. За столом сидела Наталья Борисовна. Она увидела меня и заулыбалась.
- Здравствуй, Костя! Ты проводить пришел? Какой молодец! - она поднялась и обняла меня, от нее как всегда пахло ванилью, только голова стала совсем седой. 
- Ну, как ты? Люда говорила, ты получил должность начальника отделения.
Я не понимал, что отвечать, я совсем не думал о ее вопросах. Я поглядывал на Люду, протягивал к ней руки, пытаясь сказать, что мне надо с ней поговорить. Но Люда суетилась, она то открывала, то закрывала разные шкафы, выходила в коридор, возвращалась. Лицо её было неспокойно, на меня она совсем не смотрела.
- Я знаю, у вас там в больнице скандал какой-то был, по телевизору показывали. Надеюсь, тебя это не коснулось? - продолжала говорить Наталья Борисовна.
- Да, да, скандал. Что-то было такое, - невнятно начал бормотать я, ловя взгляд Люды. Я совсем бесцеремонно повернулся к Наталье Борисовне спиной:
- Я тут кое-что принёс для тебя, Люда.
Я совсем по-другому хотел это сделать. Я хотел сначала поговорить с ней, узнать о её планах. Но времени не оставалось, я чувствовал, что оно вытекло все до последней капли сквозь мои пальцы.
- Посмотри, - я сделал шаг к ней, развернул пакет и достал альбом, - ты помнишь?
Люда остановилась на лету, внезапно пойманная мной. Она приподняла брови и неуверенно пожала плечами. Потом взяла осторожно в руки тетрадку и открыла первую страницу. На ней была наклеена наша фотография - мы, такие смешные, юные, сидим на скамейке в парке, обнимаемся, а по скамейке ходят голуби и едят наши бутерброды.
Эту минуту я представлял себе много раз - и в самолёте, и в такси, даже когда бежал по лестнице. Я представлял, как она откроет тетрадку, удивится, ахнет, потом наступит небольшая пауза, после которой она заплачет, так тихонечко и красиво. Потом, может быть, она бросится ко мне на шею, обнимет меня крепко, и я никуда её не отпущу.
Но она закрыла тетрадку почти сразу, подняла глаза, спокойно и рассудительно посмотрела на меня, слегка улыбнулась:
- Конечно, я помню. Это ты мне принёс? 
- Да, тебе, - ответил я совсем на автомате. 
- Спасибо. Такие вещи надо хранить. 
Зазвонил телефон. 
- Это, наверное, такси, - как-то очень испугано вскрикнула Наталья Борисовна, и вскочил со стула. 
Люда взяла трубку. Это звонил кто-то из её друзей. Она стала что-то быстро рассказывать о погоде в Мадриде и про какую-то куртку, которую она не успела постирать. Она вышла в коридор, пошла болтать в комнату. Мы остались вдвоём с ее мамой. Я все также стоял к ней спиной и смотрю в бездну коридора, поглотившую Люду. Вдруг я почувствовал, как на мои плечи легли две руки. 
- Костя, - сказала Наталья Борисовна, - Так бывает жизни, иногда нам кажется, что можно повернуть время вспять. Но это невозможно и не нужно. Жить дальше - это главное правило, - она замолчала, потом спросила: - Понимаешь? 
Я ничего не понимал. В тот момент я стоял, опустив голову на грудь и чувствовал себя абсолютно беспомощным. Эти две большие тёплые руки на моих плечах, они придавили, сделали из меня ребенка ростом чуть выше табуретки. Мне хотелось по-детски расплакаться.
Даже когда к нам вернулась Люда, я не сразу смог округлить губы в улыбке. Она подошла, погладила меня по руке, заглянула в глаза, улыбнулась ласково, но ничего не сказала, а опять засуетилась, забегала, зашуршала какими-то пакетами. 
Потом позвонили в дверь. Пришла соседка проститься. Люда уже стала надевать ботинки, и правильно, через несколько минут позвонил и таксист. Я стоял в этой суете и беспорядочности движений и не мог найти ни одного слова, ни одной мысли, которую можно было бы сейчас произнести вслух. 
- Ну что, ты проводишь меня до такси? - вдруг спросила меня Люда. Она была уже одета, за спиной рюкзак, чемодан соседка потащила к лифту.
- Нет, не пойду вдруг сказал я. - Люда улыбнулась, одобряя мое решение. - Я маме запретила ехать в аэропорт, не люблю долгие прощания. Она подошла ко мне, поднялась на цыпочки, чмокнула в щеку, развернулась и выбежала из квартиры, выбежала легко, словно спешила играть с подружкой в бадминтон.
Я услышал, как двери лифта сначала со скрипом открылись, потом, как в лифт закатили тяжелый чемодан. Дверь закрылась, и где-то в чреве бетонного шестнадцатиэтажного чудовища загудел, заработал тяжелый механизм, железная коробка поползла вниз. 
На какое-то совсем крошечное мгновение, которое невозможно измерить никакими самыми точными приборами, у меня появилось желание броситься вниз - также по лестнице, как я поднялся сюда - догнать Люду около машины и остановить. Но я лишь набрал побольше воздуха в легкие и остался стоять на месте. Педагоги нас всегда предупреждали, не проводить никаких аналогий, но мне сейчас подумалось, что умирающие пациенты моей больницы вот также безнадежно цепляются за жизнь, а врачи смотрят на них и гадают, в чью смену это случится. И больше ничего. Ничего.
Через пару минут Наталья Борисовна вернулась в квартиру. Я все также стоял на кухне. Она не удивилась, молча зашла и стала убирать чашки со стола.
- Я пойду, Наталья Борисовна, спасибо. 
- Ты заходи в гости, Костя, не забывай меня. Я теперь, видишь, осталась одна. Думаю, собаку завести. 
По этой последней её фразе, я окончательно понял, что Люда не вернётся. 
Я вышел в коридор, снял с вешалки свое пальто. Наталья Борисовна вышла вслед за мной, продолжая собирать разбросанные вещи. Она нырнула в Людину комнату и вдруг вернулась оттуда с нашим альбомом в руках. 
- Костя, она тетрадку забыла. 
Наталья Борисовна смотрела на меня виновато. Она осторожно подошла ближе и протянула мне альбом.
- Она её не забыла, Наталья Борисовна, она её оставила. 
Наталья Борисовна развела руками:
- Ну, оставила, значит, оставила. Забирай себе, а то потеряется.
- Так, значит, так, - почему-то ответил я словами моей бабушки. Этих слов раньше я не понимал. А сейчас услышал почти тот же самый гимн безысходности из уст Натальи Борисовны. 
- Так, значит, так.
Я взял тетрадку, свернул ее небрежно трубочкой и сунул в карман пальто. Наталья Борисовна открыла мне дверь и погладила на прощанье по плечу.
- До свидания, - крикнул я уже из общего коридора, слегка махнув рукой.
- Ты там нажми на ручку снаружи, чтоб замок закрылся. 
- Я помню, Наталья Борисовна, помню.

Александра Кириллова