МОИ ЛЮБИМЫЕ МЁРТВЫЕ ДРУЗЬЯ

Нельзя войти в одну и ту же реку дважды, нельзя вернуться во вчерашний день, нельзя сорвать один и тот же цветок сакуры... есть ещё много разных подобных выражений, которыми упиваются люди с подростковым интеллектом. Для меня же все эти "умные мысли", зачастую просто вырванные из контекста слова - банальщина, примитивная констатация реалий нашей жизни. Они никак не объясняют ни суть процессов, ни их причины, и, самое главное, не говорят нам, что делать.

"Жизнь - боль". "Жизнь - паломничество к смерти". "Жизнь - театр". Что это объясняет? Кому это поможет? Сколько ещё людей пропиарится, говоря бессмыслицу?.. бессмыслицу. Ведь эту чёртову жизнь никто не может уложить в формулы. Жизнь – это мы сами. Мы меняемся каждый день, и каждый день мы сотворяем новую жизнь... Ну вот, я тоже заговорил пафосно, с претензией на афоризмы... Глупец.

Много лет назад у нас с друзьями была традиция ездить в горы, особенно по праздникам, особенно на новый год. Мы ездили в Приэльбрусье, в разные места, в разном составе и не всегда кататься на лыжах. Мы ездили вместе, и мы ездили в горы. Вот те два ключевых момента, которые нас воодушевляли. Мы этим жили.

Даже когда стали появляться дети, это не нарушило наших традиций, мы начали ездить в горы с детьми. Это было даже забавно, ещё интереснее - делать все то же самое, только с утяжелением в виде ребёнка в кенгурушке за спиной.

Сейчас я понимаю, почему это было так просто, почему нам легко давалось любое испытание: непогода, проблемы с билетами, с жильем и питанием, потерянные документы и даже мы сами, потерянные в горах. Мы были молоды, нам всё казалось простым и увлекательным как квест, словно всё это было не всерьёз и не навсегда. Уж точно не навсегда. Мы падали, бились, ломали руки и планы, разбивали друг другу сердца, но очередная поездка всегда свершалась в назначенный срок, а все казусы прошлой становились лишь поводом для шуток и бесконечного стеба друг над другом.

Смех, да, именно он был и остаётся основным показателем полноты жизни. Посмотрите, как часто улыбаются малыши, сколько смеются дети, и как мало это делают взрослые. Гормонов радости с возрастом вырабатывается всё меньше и меньше. Вот такая банальная физиология. А зачем они старикам - эти радости и эти гормоны? Молодой организм полон соков, он инструмент самой эволюции. А старики?

Мне сорок пять. С точки зрения биологии я уже тоже старик. Да, но жить хочется в любом возрасте. Правильнее сказать, не хочется умирать. Вот мы и пытаемся убедить всех вокруг, что мы ещё "ого-го", мы очень нужны, у нас полно планов... только это ложь, полная чушь. Увы.

В горы все вместе мы не ездили уже лет семь. Я и с семьёй-то туда ездил последний раз три года назад, когда решил поставить детей на лыжи.

Помню, очень волновался, следил за ними со стороны. Даже жена не так нервничала, через пятнадцать минут уехала наверх кататься.

- В этой группе они самые старшие. Чего ты так переживаешь? - удивлялась она. - Им уже шесть и восемь лет. Вон, посмотри, там детям по четыре года.

А я всё стоял и смотрел, как они сначала слушали инструктора, потом делали первые шаги, потом покатились с горочки, так легко покатились, просто, без страха.

Детям всё дается проще. На них нет этого ужасного груза знаний о падениях и переломах, о боли и страданиях, о всем том дерьме, которое случается в человеческой жизни. У них нет знаний, но дохрена гормонов радости. Как я завидую своим детям. У меня все наоборот.

Та последняя поездка мне и запомнилось только этим наблюдением за своими детьми, больше ничего интересного не было. Отдых был размеренный, по строгому ежедневному графику. Что тут темнить, он был просто скучным.

Конечно, это было совсем не то, что в студенческие годы, когда напившись глинтвейна, мы даже не пытались выйти на трассу, а вечером курили траву. На следующий день мы шли в поход к водопаду и по дороге пили коньяк прямо из горла. Потом самые смелые в этом водопаде купались, хотя вода была ледяная, её температура, казалось, была ниже нуля. Я бы не удивился, если бы это оказалось правдой. Всё невозможное было в той жизни возможно. Мы сами были одновременно и фантастами, и фантастикой.

И вот, как-то так сложилось в этот год, уж и не знаю для чего, но некоторым из нас одновременно в голову пришла идея поехать вместе на новый год в горы, как в старые добрые времена. Получилось так, что я позвонил Сергею (мы с ним учились в одном институте) и предложил эту идею. Сергей с недоумением ответил, что вчера точно с таким же предложением ему звонила Вера Самсонова, и мы решили, что это судьба. Мы обзвонили остальных, и на удивление, почти все тут же выразили согласие.

До нового года оставался месяц. Мы забронировали частный дом в Терсколе , купили билеты до Нальчика, и я принялся мечтать. Я уже сто лет не испытывал таких эмоций - искренних детских. Настоящее ожидание праздника - куча цветных картинок в моей голове. Мне представлялось, как мы все вместе будем сидеть за большим праздничным столом, поднимать бокалы с шампанским, зажигать бенгальские огни. Потом мы выйдем во двор, будет морозная ночь без снегопада, мы разведем большой костёр, будем стоять вокруг него и греться - простые, весёлые, немного пьяные, болтающие всякие глупости и рассказывающие забавные истории, накопившиеся за все эти годы, пока мы жили вдали друг от друга. Ведь мне ни с кем не было так хорошо, как с ними... Мои любимые друзья.

То, что все эти мысли, картинки в моей голове, всего лишь наивные фантазии, за которые мне должно быть стыдно, как водителю, перепутавшему педали газа и тормоза, я понял уже в аэропорту.

Вылет был ранний, встречались мы все в шесть утра. Народ подтягивался невыспавшийся и злой. Те, кто приходил с детьми, а таких было три семьи, были особенно мрачны и нервозны, особо даже не здоровались и не обращали внимания на остальных. Их внимание было обращено к детям, которые, конечно же, мучились в такое раннее время немало, хотя бы потому, что не понимали, что с ними происходит и зачем.

Не было никаких дружеских объятий, поцелуев, улыбок, как в моих мечтах. Была суета, скупые вопросы и обиды на Серёгу, который забронировал билеты именно на этот рейс. Я знал, что Серёга не виноват. Был удобный рейс в обеденное время, но почти в два раза дороже, поэтому все отказались.

Я молчал, я не хотел напоминать об этом в частности Рите, которая успела уже раз десять повторить, что теперь ее Даша будет капризничать весь день, плохо кушать, плохо спать следующую ночь и, скорее всего, все остальные ночи, и, вообще, возможно, это начало катастрофы, которая перерастёт в гибель человечества.

Даша, пятилетняя девочка с рыжими кудряшками, переступала с ноги на ногу точно в танце, хлопала невидящими глазами. Она, кажется, спала прямо на холоду. Рот её был приоткрыт, она была похожа на рыбку в аквариуме. Даша была совершенно спокойна в отличие от своей матери.

Все делали вид, что не слышат Ритиных прогнозов на попадание в ад. К Рите всегда все относились с осторожностью или, правильно сказать, настороженно. Рита всю жизнь была одна, у неё не было ни парня, ни мужа, и никто не знал, чтоб она когда-либо встречалась с мужчиной.

В юности Рита была большой оригиналкой – эксцентричная, неугомонная, интересная, наполненная идеями и мечтами. Она могла среди ночи побежать купаться голой в горной реке, и нам всем приходилось бежать следом, чтобы с ней не случилось ничего плохого. Она могла не спать сутками, любила слушать инди-фолк, всегда была худая бледная с короткой рыжей стрижкой и совершенно неземная - легкая, как летящий по ветру лепесток акации.

Рита изменилось. Прежнего в ней осталась только худоба и бледность, только сейчас это была не фарфоровая бледность первого снега, а болезненная серость офисной стены, безжизненной и бесконечной.

Рита изменилась, когда её карьера стала стремительно развиваться. Она начала занимать руководящие посты, все выше и дороже, начала одеваться как настоящая старая дева, жеманничать, а в разговоре была безапелляционна и даже груба. По её собственным словам, она плохо спала, все время нервничала и почти перестала есть.

Как только рыбка Даша села в самолёт, она тут же уснула, также как и дети Самсоновых: два пацана затянули максимально туго ремень безопасности, как настоящие космонавты, откинулись на спинки кресел, закрыли глаза и отключились. Ещё один ребёнок, совсем подросток, сын Маши и Антона Штанько, воткнул наушники и ушёл в планшет. Забегая вперёд, могу сказать, что он с этим планшетом просидел все выходные. Этот парень, Кирилл, по факту оказался единственным человеком, который оставил благоприятное впечатление после нашей поездки. Его никто не видел, не слышал, и о том, что его зовут Кирилл, мы узнали уже только на обратном пути, когда он не побоялся перелезть через ограждение аэропорта и спас наши документы.

В самолёте я дремал. Потом я дремал в микроавтобусе. На меня одновременно напала задумчивость и сонливость. Эти два процесса и без того у меня всегда неразлучны, а тут ещё и ранний подъем в четыре утра.

Задумчивость же моя была неким подобием тихой адвокатской речи, которую завело моё сознание. Оно шептало: "...а как ты хотел, время идёт, все изменились, у твоих друзей взрослая непростая жизнь, надо быть терпимее, а про себя что ты думаешь, думаешь ты сам не стал занудой..."

Где-то на этом моменте я совсем отрубился и перестал слушать свой собственный бред. Горная дорога меня укачала. В короткие мгновения, когда я выныривал из своего сна и приоткрывал глаза, я видел за окном острые и блестящие рёбра гор, между которыми бежал наш автобус, как маленький муравей. Эти рёбра казались костями какого-то огромного чудовища, упавшего на землю миллионы лет назад и застывшего в камне. Между рёбрами попадались дома, бегущие куда-то вверх тропы, пастбища, непокрытые снегом, потом всё сливалось в серебристую волну, и я опять засыпал.

Разбудили меня недовольные крики. Я открыл глаза. Автобус стоял. Вокруг меня происходило нервное движение человеческих тел, кто-то уже успел выйти на улицу.

Вдруг прямо надо мной раздался звонкий надрывный голос Маши Штанько:

- Мы даже подъехать не можем к этому сараю, а вы предлагаете мне здесь встречать новый год? Господи, а это что за уродство? Это они так новогоднюю ёлку украсили?

Я захлопал глазами. В окна бил яркий дневной свет, спросонья я не мог сфокусировать взгляд, но возглас про новогоднюю ёлку заставил меня обернуть своё лицо в сторону окна и, превозмогая сопротивление света, попытаться что-то увидеть там, за бортом.

Я увидел чёрный забор - простой деревянный штакетник, калитку, висящее на заборе ведро, дальше тропинку ведущую немного вверх, а у тропинки ёлку, воткнутую в сугроб, криво так воткнутую. Ёлка была жиденькая, словно прошлогодняя. На ней висели куски мишуры и какие-то странные предметы, напоминающие пивные жестяные банки.

Я не выдержал и расхохотался. Я начал смеяться во весь голос, мне, и правда, эта инсталляция показалась забавной. Я хорошо знал кабардинцев, их характер и привычки, знал и даже разделял слегка надменное отношение к условностям, их простоту и детскую беспечность, удивительно сочетающуюся с жёсткостью в решении серьезных вопросов.

- Что ты ржешь? - крикнула мне Маша почти в самое лицо, - ты видишь, мы даже проехать не можем к дому.

- Так в чем проблема? - я услышал голос её мужа, - двадцать метров тяжело ногами пройти?

- Я что, должна по этой грязи тащить чемодан?

- А ты что, его когда-то таскала? - закричал уже совсем разозлившийся Антон.

- Конечно, я же никогда ничего не делаю, это ты у нас работяга-бедолага!

- Кому интересно это слушать? - Я увидел высокую фигуру Риты, она стояла в проходе и обращалась к супругам Штанько, лицо ее скривила брезгливая улыбка, - у меня ребёнок хочет какать, в любом случае надо зайти в дом и найти хотя бы туалет.

Рядом с матерью стояла рыбка Даша и смотрела на мать такими удивлёнными глазами, словно хотела спросить: мама ты уверена что это я хочу какать?

За окном у калитки я увидел Сергея. Он уже был там, и он уже нервно курил.

- Игорь, пойдём, - моя жена дотронулся до моего плеча, она сняла с верхней полки наши рюкзаки, - Или ты тоже возвращаешься в аэропорт?

- Я, кажется, проспал всё самое интересное, - ответил я и начал подниматься.

- Нет, - усмехнулась Аня, - самое интересное ещё впереди.

Дом оказался очень странным, совсем не таким, как на фотографиях. Он стоял на холме одинокий, как замок, только похож он был не на замок, а скорее на пороховую башню. Подниматься к нему от дороги надо было по тропинке, покрытой грязным снегом.

Во дворе бегали собаки, они прижимали уши и осторожно принюхиваясь к чужакам. Хозяйские они или бездомные, трудно было понять, выглядели эти волкообразные явно недружелюбно.

Получилось так, что все эти собаки, грязь вокруг дома, ругань Маши с Антоном сбили с толку наших туристов, и они совсем перепугались. Так часто бывает, когда люди теряются в чужих эмоциях.  Кто-то стоял, прижавшись к забору, кто-то продолжал стоять одной ногой на ступеньке автобуса, точно боясь, что автобус сейчас уедет и оставит нас здесь навсегда.

Я зашёл в дом первым.

Дом был двухэтажный. На первом этаже размещалась гостиная, пропитанная запахом жареного лука. Здесь стоял большой стол, за которым мы должны были вечером встречать новый год. Нам был обещан праздничный ужин от хозяев с блюдами национальной кухни. Ужин уже готовился, это чувствовалось повсюду, да так, что жгло глаза.

На второй этаж вела ужасно крутая лестница с узкими ступенями. Такие лестницы я видел на полосе препятствий рядом с пожарной частью. Получалось, что даже пожарным следовало сначала тренироваться, чтобы научиться взбираться и, главное, спускаться по этой лестнице без падения.

Я остановился и стал смотреть на эту лестницу испуганно и обреченно.  В моем воображении или в какой-то другой параллельной реальности я вдруг увидел, как по этой лестнице скатывается вниз кубарем вся моя жизнь и все мои мечты и иллюзии - всё то прекрасное, за что я цеплялся так отчаянно, чего на самом деле уже, наверное, давно не существовало. Я увидел, как падали мои друзья, подруги и я сам - вниз, вниз. Лестница была бесконечной, уходила глубоко, не знаю, куда... в одиночество, в старость, в бесконечную злобу, другими словами, в преисподнюю.

- Ну, всё, это конец, - услышал я голос за своей спиной. Я даже вздрогнул от столь резкого возвращения в реальность. Прямо рядом со мной стояла Рита, она также как и я смотрела на лестницу такими же глазами, полными недоумения и страха. Я повернул к ней голову и даже слегка привстал на носках, чтобы заглянуть получше в её глаза, мне показался что я что-то в них увидел - всех нас, может быть, даже себя самого, скатывающегося вниз по этой лестнице жизни... Но Рита опять заговорила:

- Покажите мне человека, который это придумал.

- Ты кого имеешь ввиду? - переспросил я, - того, кто придумал эту поездку или того, кто придумал эту лестницу?

- Мне почему-то кажется, что это один и тот же человек, - сказала Рита.

После этих слов она слегка плечом оттолкнула меня и поползла наверх, именно поползла, цепляясь руками за верхние ступени.

- А обувь надо оставлять внизу, - раздался писклявый голос хозяйки. Она всё это время стояла прямо под лестницей - маленькая женщина, похожая на кулебяку, нет, на осетинский пирог, только с усами.

- Да, обязательно, - крикнул сверху Рита и пошагала дальше.

Я услышал её шаги на втором этаже, слышимость была замечательная. Она зашла сначала в одну комнату, потом другую.

- Вот, отлично, здесь мы с Дашей и остановимся. - Даша! - закричала она сверху, - поднимайся сюда, я нашла туалет, можно наконец-то покакать.

- Можно сначала бухнуть? - рядом со мной неожиданно оказался Серёга, в руке у него была почему-то открытая бутылка виски.

- Наверх не пойдём, - сказал он мрачно, едва бросив взгляд на лестницу. - Пойдём сюда.

И он, также как и Рита, не снимая ботинки, прошёл мимо женщина с усами так, словно он давно жил в этом доме, и направился в гостиную.

Серёга с точностью до миллиметра вычисли шкаф, в котором стояли рюмки, открыл его и достал две. Рюмки были для водки, но я не стал противиться.

Я видел, что Серёга был злой, смысла спрашивать его о чёт-то не было, я все прекрасно понимал, все ответы были мне известны, и я молча взял рюмку. Мы налили, чокнулись, выпили, стоя прямо у шкафчика.

- Эти бабы, это просто ужас, - сказал, слегка поморщившись, Сергей после глотка виски.

Я усмехнулся. А что ещё я мог ожидать от закоренелого холостяка.

Сергей всю жизнь жил один. Он не то, чтобы не люблю женщин, он просто очень любил себя. Когда-то у меня и всех нас была надежда, что он женится. Мы даже пытались сватать ему невест. Но сейчас, когда ему было 45 лет, когда я знал его уже так хорошо и глубоко, я понимал, что этот человек никогда не мог и не сможет жить с кем-то. Он таким родился - он родился для себя самого.

В молодости Серёга был так хорош, что мне казалось, его точно за какие-то проступки скинули с Олимпа, он явно не походил на местного, на человеческого, настолько он был лёгок, красив, элегантен - настоящий бог -при этом умён и невероятно остр на язык, с потрясающим чувством юмор.

Надо признаться, дружить я начал с ним только потому, что соседство с этим человеком гарантировало внимание девчонок. Но он был очень прост в общении, без лишнего высокомерия, поэтому подружиться нам по-настоящему было очень легко. Это случилось на третьем курсе. Сколько мы накуролесили, начудили вместе, даже не рассказать.

В последнее время мы встречались редко. Обычно Серёга звонил сам, когда ему хотелось выпить. А пил он последнее время много. По такому поводу я приезжал к нему домой и оставался у него ночевать. Моя жена относилась к этому терпимо, она знала, что ничего лишнего на наших встречах не будет: мы, как обычно,  укатаемся до соплей, и где-то под утро ляжем спать.

Наши разговоры с Сергеем последние годы замедлились, начали буксовать. Или мысли потекли медленнее, или источник иссяк, но слов стало меньше. В прежние времена, когда мы разговаривали, забывали даже опрокидывать рюмки. Сейчас же мы чаще пили, чем говорили.

Разговоры тоже стали странные. Некоторые истории рассказывались по два, по три раза. Ни я, ни Серёга достоверно не помнили, о чем говорили в прошлый раз.

Я знал, что Серёга пьет не только со мной. Правильнее сказать, он пьет не только с кем-то, но и сам по себе, и по его лицу это было заметно.

Серёга в молодости был красавчиком – зубаскальным кареглазым нахалом, в хорошем смысле этого слова.

Сейчас он больше походил на уставшего опухшего старика, а если ещё точнее, то он напоминал мне Ельцина, хотя эту ассоциацию я всегда гнал из своей головы. Глаза его превратились в узкие щелки с оплывшими веками сверху и мешками снизу. Сейчас он не улыбался во весь рот как раньше, а лишь слегка ухмылялся, и то, если был в хорошем настроении, чаще, конечно, когда выпивал.

Алкоголь всем добавлял немного инерции. И сейчас, когда мы накатили пару рюмок, воздух вокруг точно стал более мягким, вся суета, беготня по дому, капризные замечания наших друзей, упрёки, споры, детский плач -всё потеряло свою остроту, как будто кто-то на эквалайзере убрал высокие и низкие частоты.

Я надеялся, что до новогоднего застолья мы успеем прогуляться к водопаду, но этого не случилось, время пробежало так быстро, словно короткометражный фильм. Последние годы время частенько так стало меня обманывать - оно незримо сокращалось, сжималось в плотный клубок, и один день длился не более часа. Может, я и успевал сделать намеченные дела, но у меня присутствовало ощущение, что я хронически не успевал жить.

Когда я спустился из своей комнаты, новогоднее застолье было в разгаре. Серёга был довольно пьян, он что-то пытался громко рассказывать, перекрикивая назойливую музыку, и пару раз выругался матом. На него тут же все стали шикать и делать ему замечания.

- Да ладно, не напрягайтесь вы так, - попытался я вступиться за него, но Маша тут же, совершенно не пытаясь перевести свой тон в шуточный, констатировала:

- Человеку, у которого никогда не было детей, трудно понять, как следить за разговором в их присутствии.

Мне это замечание показалось очень грубым, даже жестоким. Я бросил взгляд на Сергея, но он, похоже, даже не обратил внимание на эти слова.

Надо было что-то ответить мне, ведь меня-то задел, меня ранил этот безжалостный упрёк в бездетности. Я почувствовал, как от злости моя голова наливается кровью. Сейчас должно было произойти что-то ужасное. Должно было, но не произошло. Я просто окинул взглядом всех сидящих за столом, по их лицам я понял, что им совершенно наплевать, и даже если я сейчас начну кричать, возмущаться, размахивать руками, никто всё равно ничего не поймёт, и меня сочтут безумцем. И я промолчал, и налил себе ещё виски.

Двенадцать часов я встречал совершенно пьяный. Я плохо помню, как добрался до кровати и уснул.

На следующий день мне было очень тяжело.

Моя жена одна ушла на конную прогулку. Хорошо что я не пошёл. Лошади были ни в чем не виноваты, а ведь они бы не пережили запах моего перегара. Они бы точно взбесились и кинулись бы со скалы или, черт знает, ещё что придумали.

Я лежал в полудреме в своей маленькой комнате на маленькой неудобной кровати и представлял себе этих лошадей, которые летели через скалы, едва касаясь копытами камней. У них были белые крылья, и они уносились на самый верх, на сверкающее белое остриё Эльбруса, нежные сильные, они сливались в белый зенит.

Когда я наконец-то выполз из комнаты и попытался найти душ, ко мне подошел Олег Самсонов. Он спросил меня о здоровье, потом начал мяться, что-то бормотать про то, что мы вчера с Серёгой выпили не только свои две, но и его бутылку виски. Виски был дорогой.

- Да ладно, Олег, я тебе куплю вискарь. Сейчас дойду до ближайшего магазина и куплю.

- Смеёшься? Где ты купишь здесь элитный виски?

- Могу деньгами отдать? - неудачно пошутил я.

- Это тоже вариант, - на полном серьезе, даже как-то обрадовавшись, ответил Олег, приглаживая свои торчащие во все стороны совершенно седые волосы. Голова его была большая и круглая. Он и сам весь был круглый - круглые, слегка выпученные глаза, круглые пухлые руки, круглый живот.

У меня плохо открывались веки, меня слепил свет. Я очень хотел заглянуть в это круглое, как я всегда думал, милое лицо, что-то увидеть там новое, неизвестное мне, очень хотел, но не мог.

У него, у Пончика, как все мы его называли в студенческие годы, неделями зажигала и ночевала вся наша братва, только потому, что он был единственный со своей собственной квартирой, доставшейся от бабушки и только потому, что это был широчайшей души человек - смешной такой, неказистый пухляк, но очень умный проникновенный парень, склонный к рассуждениям, напоминавшим мне проповеди священника. Я был уверен, что даже если земля слетит со своей орбиты, и все люди превратятся в зомби, то Олег Самсонов единственный останется нормальным человеком.

Олег вчера пил с нами свой вискарь, конечно, не столько, сколько мы с Серёгой, но он сам предложил. Только вот напомнить ему сейчас об этом было равносильно для меня самосожжению. Я просто махнул рукой и закрыл за собой дверь в ванную комнату.

- Я тебе переведу на карту, - крикну я через дверь.

Я закрыл крышку унитаза и сел на неё, обхватив голову руками. Я хотел домой, а ещё я хотел плакать. Может, это было похмелье...

Через день в аэропорт мы ехали вечером, ехали в том же автобусе молча, угрюмо как совершенно чужие друг для друга люди.

Дети Самсоновых почему-то плакали, Даша тоже ныла. В этих детских стенаниях было что-то символичное, как будто нас всех со слезами провожали по невозвратному пути.

За окнами было темно, шёл мелкий дождь, и от этого казалось, что там, за окнами и без того в непроглядной тьме вообще нет ничего, абсолютная пустота.

Моя жена злилась на меня, потому что она была недовольна поездкой. Она упрекала меня в излишней инициативности, говорила, что я наивный болван. Она была права.

Ей было жаль, что мы встретили новый год без детей, а взамен не получили никакого удовольствия. Ей не понравилась поездка на лошадях, ей не понравилось вчерашнее катание на лыжах, потому что за нею везде следовали Самсоновы - Олег, его жена Вера и двое пацанов. Дети всё время ныли или баловались, а их родители нисколько не пытались оградить Аню от их капризов, наоборот, совершенно прямо указывали на необходимость её участия в опеке над мальчишками, выцарапывая тем самым для себя хоть немного свободного времени. Аня занималась чужими детьми и не понимала, зачем она оставила своих со свекровью.

- Сделайте печку потише, - попросил Сергей. Попросил негромко. Он сидел рядом с водителем, и горячий воздух дул ему прямо в лицо.

- Не надо делать ничего потише, дети замерзнут! - Маша очнулась и начала дёргать плечами как воробей, стряхивающий с себя пыль.

- По-моему, дети уже вспотели, - возразил ее муж, - И я вспотел, - добавил он обиженно.

Это безнадёжно крикнул Сергей через плечо, - Мы здесь все умрем! Смиритесь!

- Ты что такое говоришь, - тут уже все пассажиры автобуса загалдели, а Серёга смеялся. Он смеялся злобно и неприятно.

В этом тревожном настроении мы подъехали к зданию аэропорта. Наш водитель спешил, нервничал. Может, нервное напряжение передалось ему от нашей компании, но он выгрузил нас на обочине дороги, не заезжая на парковку, развернулся и быстро уехал.

- Давайте ваши паспорта, я вас всех зарегистрирую, - сказал Сергей. Он брал билеты, и потому опять, как и при вылете, он был у нас проводником, занимая для всех очередь на регистрацию.

- Почему нельзя было зарегистрироваться заранее? - Рита манерно закатила глаза, но также как и остальные протянула Сергею свой паспорт.

- Потому, что это лоукостер, Рита. Тебе уже говорили, - ответил я вместо Сергея и почувствовал, что в моем голосе звучат самые настоящие ноты ярости.

Сергей собрал все паспорта в прозрачную красную папку и мы друг за другом двинулись к дверям аэропорта.

- Скажи честно, Сергей, у тебя там какая-то бальная система в этой авиакомпании? - опять затрепетала Рита.

- Нет, - сухо ответил Сергей, не оборачиваясь.

- Ну, а тогда почему ты взял билеты туда и обратно именно этой ужасной авиакомпанией да еще в такое неудобное время?

 - Потому, что Олег меня попросил взять билеты подешевел. Не у всех такие финансовые возможности, Рита, как у тебя.

- А, может, вы не будете обсуждать наши финансовые возможности, - закричал Олег, услышавший, что говорят о нём.

- Да! Вообще-то, это не ваше дело, - раздался голос его жены.

Тут Сергей, который шел впереди всех, резко остановился и повернулся к следовавшей за ним процессии:

- Да! Это правда! Совершенная правда! Всё это дерьмо - не моё дело! Вы все - не моё дело! Я вообще не знаю, кто вы такие! Идите к чёрту!

И с этими словами он швырнул в нашу сторону красную папку. Папка поймала поток воздуха, взлетела немного вверх и влево - прямо через забор. Забор был длинный и мрачный. Это была территория аэропорта. Наши документы упали на стоянку самолетов.

- Это что, наши документы? - закричала Рита.

- Это наши документы! - уже с другой интонацией повторила за ней Маша.

Они кинулись к забору, и как пойманные и посаженные за решетку преступники, схватились руками за железные прутья.

Сергей сам не ожидал такого поворота. Он не ушёл как собрался, а остался с нами, только на всякий случай сделал пару шагов в сторону.

- Нас сейчас в тюрьму посадят, - захныкала Вера Самсонова, - что же будет с детьми? Она приложила руки к щекам и стала очень комично раскачивать головой.

Все стояли растерянные, глядели по сторонам и боялись двинуться с места.

Вдруг сын Маши и Антона Штанько, не говоря ни слова, слегка разбежался, ухватился руками за верхнюю рейку, уперся ногами прямо в прутья, подтянулся и легким движением перемахнул через железные штыри, торчащие на верхушке забора.

- Кирилл! - закричала яростно Маша.

- Тихо, ты! Закрой рот! - Антон схватил ее за руку и оттащил от забора, чтоб она ненароком не кинулась следом за сыном.

Кирилл быстро подхватил папку, вернулся к забору и просунул ее через прутья.

- Сейчас прибежит охрана. Кирилл, давай обратно, - отец принял папку. Руки его дрожали.

Кирилл сделал шаг назад для разбега, оттолкнулся и также легко перепрыгнул двухметровый забор в обратном направлении. Он отряхнул ладони и, как ни в чем не бывало, пошел в сторону здания аэропорта. За все это время он не промолвил ни слова.

Мы все были в шоке, мы не понимали, что нам надо делать дальше. Только когда тоненькая фигура Кирилла скрылась во входных дверях, мы сорвались с места и бегом рванули следом за ним.

- Кирилл! - кричала его мать.

- Кирилл!  - кричали мы все.

Вы знаете, я, оказывается, очень люблю жизнь. Как понять всю её многогранность, изменчивость, если не прожить самому эти испытания радостью и болью.

Но, к сожалению, истинную ценность вещей в этом мире мы понимаем только тогда, когда теряем их.

Я летел в самолёте домой сквозь черноту ночного неба и думал о том, что дружба прекрасна. Дружба - это единение ради веселья, простое и бесцельное, потому самое искреннее.

Мы были когда-то чем-то единым, легким и естественным, похожим на тополиный пух, сбившийся в большую кучу у обочины. В нас не было ничего, кроме самой жизни.

И тут мне представилось, что все вместе - я и эти люди, сидящие сейчас в разных концах самолета, отвернувшиеся, чтобы не смотреть друг на друга, мы когда-то создали внутри себя и друг для друга новую планету. Мы, конечно, можем жить и на других планетах тоже, но то, что мы создали однажды, было прекрасно, и эта планета, она уже никуда не денется, она будет существовать всегда.

Я прислонил свой лоб к  холодному стеклу иллюминатора и ещё раз посмотрел в чёрное небо. Где-то высоко в глубине неподвижного космоса я  увидел золотое пронзительное сияние - яркую точку в темноте.

"Возможно, это и есть та самая планета", - подумал я. "Как же она называется?"

А.К.