МИРОСЛАВА

Эта женщина сводила меня с ума. Она убивала меня и рождала снова. В ней была сила, и в ней была слабость, которые в своем уникальном сочетании являли магию. Эту магию ощущали даже дети. Она могла взять на колени чужого ребенка, и тот переставал плакать. Самый капризный малыш мог нежиться в ее объятьях часами. Точно также она играла с котятами и огромными страшными собаками, разговаривал с птицами и цветами, подавала руку бездомным и подбирала фантики, брошенные случайными прохожими, чтобы положить их в урну. Она танцевала, когда хотела и где, с музыкой и без, и всем, кто видел  это, хотелось танцевать рядом.

Я любил её. Я люблю её. Я буду любить ее вечно, даже после моей смерти, потому что это чувство – солнечный луч, пронзивший меня. Когда умрет мое жалкое тело, он полетит дальше, рассекая, и обжигая космос, яркий и прекрасный. И я не могу с уверенностью сказать, наказание это или дар - встать на его пути.

 Когда мы познакомились, ей было сорок, мне тридцать два. Её звали Мирослава. Много раз позже я восхищался ее именем и удивлялся тому великому счастью, что эту прекрасную женщину не назвали никак по-другому, заурядно и просто. Но, поначалу, я очень стеснялся и ее, и ее имени, обращался к ней на Вы и называл Мирославой. Каждый раз, произнося её имя, я чувствовал неловкость. Такую неловкость испытывают ученики, когда в школе на уроках иностранного языка их заставляют произносить сложные малопонятные слова.

 Мирослава. Она смотрела прямо мне в глаза, не стесняясь, слегка улыбалась, и говорила так сладко, словно губы ее были покрыты карамелью:  «Сегодня очень жарко, не правда ли? И влажно. Я чувствую это своей кожей».

Меня начинало трясти то ли от страха, то ли от возбуждения, я не находился что ответить, и просто отводил взгляд.

Потом, как и все близкие друзья, я стал называть ее Мира. Но даже в этом маленьком кусочке имени было столько таинственности и женственности, что я мог всю дорогу домой по ночным улицам после встречи с ней идти и в такт своим шагам повторять: «Мира, Мира, Мира».

В нашем маленьком городе Мирослава жила всю жизнь. Но для всех нас она словно вынырнула из параллельной реальности в какой-то один момент жизни, просто появившись из неоткуда.  Когда я пытался спрашивать у наших друзей про её детство и юность, никто не мог припомнить ни ее родителей, ни одноклассников, ни соседей. Она была сама по себе, и она была для всех. Нет, не в том смысле, что она была доступной женщиной, хотя любовников у неё было предостаточно. Мирослава была для всех в том прекрасном значение этих слов, когда человек живёт ежеминутной надеждой подарить свое внимание, улыбку и заботу всем, кто ищет дружеские объятья, душевную беседу и добавляет ром  в горячий чай.

Жила Мирослава в старой двухкомнатной квартире недалеко от центра и, судя по черно-белым фотографиям, висевшим на стенах поверх выцветших обоев, в этой квартире когда-то жила большая дружная семья. Была ли это семья Мирославы, никто не знал, потому что на вопросы о своих родных она отвечала уклончиво. А когда её спрашивали, кто эти мужчины в военной форме и женщин в крепдешиновых платьях на фотографиях, она отвечала, что это просто хорошие люди.

Её дом всегда был полон гостей. Работала Мирослава администратором в школе иностранных языков, и через каждые два дня у неё было два дня выходных, когда она с раннего утра до позднего ночи принимала друзей и их знакомых, которые приходили зачастую не только без приглашения, но даже без предупреждения.

Я прекрасно помню, как я первый раз попал в её дом. Это был будний день.  Я с товарищем допивал вторую кружку пива в старом дешёвым кабаке, пропитанном запахами невысокой кухни, когда мой друг почему-то предложил мне пойти в гости к одной знакомой. Я удивился, потому что в будние дни даже к близким друзьям ходить в гости у меня было не принято, а уж тем более к незнакомой женщине. «Не переживай», - сказал мне мой гуру, - «Когда ты познакомишься с ней, ты поймёшь почему это так просто».

Грешным делом я подумал, что речь идёт о какой-то девице, не заслуживающей особого уважения и, уж тем более, педантичности в выборе дня для посещения. Меня охватило любопытство и глупый пацанский задор, который обычно вспыхивает на фоне беспросветной скуки, и я пошел.

Два бокала пива - слабоватое топливо, но они добавили мне дури и наглости. Я довольно свободно вошёл в чужую квартиру. Нас никто не встретил, дверь была открыта. Остановившись только на пороге гостиной, я увидел в комнате за столом, накрытом белой скатертью, трёх женщин. На столе стояла бутылка вина, три бокала и большая красивая корзинка с пирогами. Тогда я только заметил, что в квартире очень приятно пахло выпечкой, и почему-то с удивлением понял, что пироги пеклись здесь.

В окна через тяжелые кремовый портьеры едва пробивался солнечный свет, и от этого вся обстановка в комнате со старой мебелью,  тяжелыми написанными маслом картинами, цветами в деревянных кадках, казалась не совсем реальной и подобной расплывшемуся в тумане миражу. Я обомлел. Я застыл без звука и движения в дверях, не понимая, как получилось так, что я подобно Алисе провалился в кроличью нору.

Одна из женщин, сидевших за столом, блондинка с копной мелко вьющимися волос, небрежно заколотых на макушке, розовощекая и улыбчивая, поднялась мне навстречу:

- Мы не знакомы, не правда ли? - произнесла она и протянула мне руку.

Я стоял растерянный и глупый, а она улыбалась так нежно и так искренне, точной давно ждала меня здесь в этом тёплым доме, наполненном запахом пирогов и нежным светом.

Мой товарищ хлопну меня по спине и толкнул вперёд:

- Знакомься, Мира, это Федор!

- Фёдор. Какое красивое имя.

Тогда она произнесла его впервые. Я ненавидел свое имя, считал его босяцким клеймом и издевкой родителей. Но в одно мгновение после её слов, я полюбил его. Я полюбил себя.

- Проходите, Фёдор, знакомьтесь.

Она представила меня своим подругам и посадила рядом с собой. В тот вечер я недолго пробыл у Мирославы в гостях. Говорил я мало, больше слушать её голос, спокойный, тихий и певучий как колыбельная из далёкого детства. Я бросал на неё украдкой взгляд, мне хотелось разглядеть её получше, но я стеснялся. Эта женщина пугала меня и протягивал одновременно.

Если бы мне кто-то в тот момент, в тот первый вечер нашего знакомства сказал, что мы будем с ней любовниками, я бы конечно не поверил.

Мирослава была загадочной, обворожительной, неземной, но внешне это был совсем не тот тип женщины, которая могла сексуальна привлечь меня. Она не была худой, а я всегда любил худых девочек. Она не была девочкой. Она была заметно старше меня.  Мягкая и плавная, не волейболистка с порывистыми движениями, как моя последняя подруга, а королевна из старинной сказки, человек совершенно несовременный, немодный, необычный.

Но любовниками мы стали. Как это случилось, в точности даже спустя уже много времени после всех этих событий, я объясни себе не мог, я тогда жил как в горячке. Помню только одно, что после первого посещения дома Мирославы, я стал приходить к ней почти каждый день.

Если выпадали такие дни, когда гостей она не принимала, я мучительно ждал их завершения, призывая поскорее новый день, чтобы вечером позвонить в её дверь.

Шаг за шагом, движение за движением, я приближался к ней. Сначала мне удалось коснуться её руки, потом плеча, далее поднести свои губы к ее губам и, наконец, утонуть в бескрайней нежности как в тёплом океане.

Она очистила меня, достала меня как грязную картофелину из земли, сделала новым существом – выше, лучше, чем все остальные люди.

Быть может, смешно и не по-мужски рассуждать о том, что женщина может сделать мужчину счастливым, но тогда в объятьях Миры я понял, что только так мужчина может обрести абсолютную силу и бесконечную власть, только так он может постигнуть величие и счастье – любить и быть любимым.  

Мира никогда не была замужем, детей у нее не было. Почему так вышло, я не хотел знать. Но мысль о том, что я могу стать ее первым официальным мужем, очень льстила мне. Мы были вместе почти год, когда я серьезно обдумывал нашу совместную жизнь и свадьбу.

Сделать предложение я не успел.

Как-то вечером Мира позвонила мне и очень скоро, словно боясь, что я смогу задать лишние вопросы, сообщила мне, что должна уехать из города на несколько дней. Она просила не искать ее и не звонить ей, что сначала очень испугало меня, а потом очень обидело. В этих словах я услышал недоверие и совершенное безразличие к моим чувствам. 

Она бросила трубку и бросила меня. И я упал. Мне кажется, что я все еще лежу там, где меня оставили - на дне глубокого колодца разочарования и боли.

О том, что Мира вернулась в город, я узнал не от неё, а от наших общих знакомых. Я понимал, она не хочет видеть меня, она не хочет разговаривать со мной. Но я также понимал, что никакого благородства и хладнокровие мне не хватит, чтобы вот так в молчании принять новую жизнь, словно между нами не было чувств и серьезных отношений, а был случайный секс, как приятная забава двух одиноких людей.

Так обычно поступают женщины - они требуют объяснений, они звонят, пишут, приходят в дом и плачут. Так поступил я.

Сначала я долго ждал её около подъезда, потом, встретив, как побитая собака, проскулил: «Давай поговорим».

Она смотрела уже грустно, без этой своей прекрасной улыбки, которая, казалось, никогда не сойдет с её лица. Потом она зашла со мной в квартиру и, даже не предлагая сесть, начала рассказывать.

Она говорила, а я таял, я умирал, как свеча сгорал дотла. Она рассказала о том,  что много лет любит одного человека, и сейчас этот человек вышел из тюрьмы. Она продает свою квартиру и едет к нему куда-то на север, потому что там он вынужден сейчас работать, и ему очень нужны деньги.

Мира познакомилась с ним, когда ей было двадцать пять. Он был женат.  Много лет он обещал развестись и жениться на Мире. Вышло так, что он действительно развёлся, но уже не по своей воле. Жена сама его бросила, когда этот человек сел в тюрьму на восемь лет, расплачиваясь за свои бандитские дела. И Мирослава стала ждать опять.

И вот сейчас, наконец, он был на свободе, на свободе дважды.

- Фёдор, скажи мне, разве могу я сейчас сделать что-то другое? - спрашивала она меня, а я молчал и плакал.

До её отъезда я видел её ещё несколько раз. Я пытался её отговорить, но это выглядело так глупо, а я чувствовал себя так жалко, что теперь мне даже стыдно об этом вспоминать. Это было похоже на то, как смертельно раненого человека пытаются поднять за руки и требуют от него не умирать.

Она уехала. Я пытался забыть её, я пытался не думать о ней. Когда мои знакомые в разговорах вспоминали Миру и произносили ее имя, каждый раз это походило на взрыв гранаты, осколками которой меня резало снова и снова.

Постепенно о ней все забыли. Всех забывают. Увы.

Я перестала умирать от любви, пытался жить, иногда у меня это даже получалось. Несколько лет спустя я узнал, что Мирослава живёт одна в каком-то рабочем посёлке недалеко от Красноярска. Человек, к которому она уехала, умер. Деньги от продажи квартиры были растрачены, а Мирославе выделили комнату в общежитии, как работнице завода.

К тому времени ей было около  сорока пяти, а я снимал квартиру и планировал свадьбу с рыжеволосой девушкой, только что окончившей юрфак, молодой энтузиасткой, полной жизни и безумных идей.

 Что я почувствовал, узнав всё это… Я почувствовал боль. Мне стало невыносимо жаль её, эту чудесную, нежную, улыбчивую женщину, которая потратила свою жизнь на ожидание непредназначенного ей счастья.

Но ещё больнее мне было осознавать свою беспомощность, свою малоценность как мужчины, который не смог убедить её свернуть с этого страшного пути. А ведь она так хотела жить, она была сама жизнь с бездонной синевой глаз и неутолимый жаждой человеческого общения. Как же ужасен был мой мир, если она выбрала тот, где была сейчас.

Моя вина была велика. Я проиграл. Потому я не видел никакого смысла искать дальнейшего общения с Мирославой. Я утешал себя надеждой, что в ее жизни все еще наладится, и она найдёт в себе силы жить дальше. Я убеждал свою совесть, что такая женщина как Мира, обязательно будет любима, но совесть как тяжелый камень каталась в моей груди и давила на сердце. Иногда это было физически больно, я тяжело вздыхал, а моя юная невеста заглядывала по-детски с удивлением мне в лицо и спрашивала:

- У тебя что-то болит?

- Нет, моя радость, всё хорошо, - отвечал я и целовал её в смуглую щеку, пахнущую корицей.