Что случилось с Верой?

Бесстыжая и неугомонная весна стояла во всех наших дворах, в каждом уголке сада и на каждой улице городка, когда всех его немногочисленных жителей озадачил тревожный вопрос: "Что случилось с Верой?"

Я тогда учился в восьмом классе, точнее заканчивал его, но с точки зрения принятия дурных новостей, я был ещё слишком мал, поэтому со мной никто не делился подробностями, даже когда я напрямую спрашивал взрослых о Вере. Поэтому всё, что я узнал, я узнал вопреки, и не только потому что был очень упрям, а главное потому, что меня больше, чем всех остальных мучил вопрос: "Что же случилось с Верой?"

Ведь я был влюблён в неё. Вот так. 

Вера работала продавцом в магазине канцелярских товаров. Магазин этот размещался в одном здании с почтой по соседству с моим домом. Если хорошенько высунулся из окна, можно было увидеть угол этого странного почти сказочного домика из красного кирпича, в один этаж с черепичной покрытой мхом крышей. Летом его обвивал ярко-фиолетовый клематис, а зимой почти под самую крышу его заваливало снегом, и люди протаптывали узкую тропинку к входной двери.  

Я любил смотреть с улицы по вечерам, как светятся тёплым светом окна этого дома, как внутри двигаются чьи-то силуэты, точно языки пламени. Но ещё больше я любил заходить внутрь и вдыхать чудесный запах сургучного клея, бумаги и типографской краски. 

Я заходил в комнату, где работала Вера, но не подходил к окошку в стеклянной витрине, а останавливался в том месте, где вдоль стекла на бечёвке висели ручки и наборы карандашей. Я стоял очень близко почти уткнувшись носом в стекло и делал вид, что рассматриваю товар. Но на самом деле я смотрел на неё – тонкую белую почти прозрачную неземную девушку с рыжими волосами. 

Вера всегда была аккуратна и нетороплива в движениях. Хотя руки её были угловаты, двигались они очень плавно, словно в медленном танце. Я обожал смотреть, как она своими длинными белыми пальцами перебирала бумаги или маленькие чеки и скрепляла их скрепкой, так осторожно и неспешно, что можно было сойти с ума. 

Если Вера слышала, что кто-то заходит в магазин, она не сразу и совсем без любопытства бросала взгляд на входящего, потом опускала глаза и продолжала заниматься своими маленькими бумажками. 

Что касается меня, она уже хорошо знала, что я постою минут десять молча около витрины, потом скажу "Спасибо" и уйду. Она никогда меня ни о чём не спрашивала и не выгоняла. 

Один только раз, войдя в магазин, я увидел ее стоящей около витрины в том месте, где обычно я наблюдал за ней. Я по привычке остановился напротив коробок с цветными карандашами и уставился на неё в упор через стекло. Я не ожидал. Я растерялся. Вера закрепляла на стекле подставку с открытками и календариками. Вдруг один календарик сорвался вниз, соскользнул вдоль витрины до столешницы и юркнул в тонкую щель на мою сторону. 

 - Ой, - еле слышно произнесла Вера. 

Я схватил календарик и поднял его, как футбольный судья поднимает желтую карточку, совершенно молча. 

Вера подняла на меня глаза. Несколько секунд её лицо не выражало совершено никаких эмоций. Потом она улыбнулась и сказала:

  - Раз так, теперь он твой. 

Я продолжал стоять в той же нелепой позе и молчать. 

Вера же вернулась на свой стул, и больше ни единого взгляда не бросила на меня. 

 - Спасибо сказал я через какое-то время и вышел из магазина. 

Вера, неземная, волшебная, созданная из чистого фарфора, последний раз, когда я её видела, она шла по улице мне навстречу под всепронизывающим весенним солнцем, и это солнце прошивало насквозь и её, воспламеняло волосы, подсвечивало изнутри белую кожу. Она была такая нечеловеческая, что мне стало больно на неё смотреть, слёзы навернулись на глаза, а в груди всё сжалось в маленький болезненный комочек. Я перестал дышать. Я не мог. 

Она шла по другой стороне улицы, а я не поздоровался с ней как обычно. Подождав несколько секунд, я наконец-то сделал вдох и обернулся. Но Веры уже нигде не было. Она исчезла. Навсегда. Больше Веру никто в нашем городе не видел.

Десяток дней спустя, когда милиция облазила уже все подвалы в городе, когда были опрошены все знакомые и незнакомые люди, соседи и даже дети из моей школы, я шёл с нашим участковым Константином Викторовичем по узкой пыльной дороге между цветущими садами в сторону железнодорожной станции, шёл, спотыкаясь, как пленный, опустив голову на грудь. Участковый только что опрашивал женщин из центрального гастронома. Они, как и все остальные, сказали, что последний раз видели Веру в тот же субботний полдень, когда видел её и я. Все словно сговорились и снова и снова повторяли, что в субботу днём около двенадцати часов видели, как Вера шла от своего дома по центральной улице в белом, расшитом синими цветами платье, шла, улыбаясь, в неизвестном направлении. Она как будто специально попалась всем на глаза, точно она этого хотела, а потом исчезла.

Участковый Константин Викторович был моим дядей. Я вызвался помогать ему сразу, как только узнал, что Вера пропала. Только вот помощь моя заключалась лишь в том, что я повсюду следовал за ним и с болезненным любопытством и нетерпением выслушивал рассказы горожан, а потом недовольное ворчание своего дядьки. Это его разочарование пугало меня больше всего, когда опять, не услышав ничего важного, он шел дальше по маршруту и повторял: "Ерунда какая-то. Совсем ничего". 

Он ещё год назад должен был выйти на пенсию, но остался на службе, чтобы "не скиснуть", как он сам выражался, хотя служба тяготила его бумажной работой, с которой он справлялся всё хуже. 

Константина Викторовича все в городке знали и называли "старшим". Он так давно состоял на службе, что представить кого-то другого участковым никто не мог, да и по правде сказать, замены ему пока не было. 

С недавних пор дядька стал плохо слышать, его это очень злило, потому он, наверное, не возражал против моего присутствия, рассчитывал, что я могу напомнить ему детали, в случае чего. Да и процедура не ограничивала моего участия, я не был ни подозреваемым, ни свидетелем. 

На станции работников было всего четверо: начальник, кассир, уборщица и обходчик. Но два последних работали пару дней в неделю, и толку с них было никакого. Начальник станции и кассир уже дважды были опрошены, один раз участковым, другой раз следователем. 

У всех была надежда, что Вера могла в ту субботу уехать на поезде или на электричке. Поезд в тот день был всего один, электричка тоже одна, и оба проходящие с двухминутной остановкой. Веру конечно бы заметили на станции. Но её там не было. И в воскресенье тоже.

Я не понимал, зачем дядька возвращается на станцию, но верил, что он всё делает правильно, ведь он был очень мудр и даже внешне напоминал Анискина из кино. 

Вера жила в нашем городке одна. Когда её мать умерла, отец женился на высокой и хмурой женщине ветеринарном враче. Вере выделили самую маленькую комнату в их некогда большой, светлой и наполненной радостью квартире. Потом умер и отец. Мачеха уехала в областной центр и пустила в доставшиеся ей комнаты каких-то жильцов. Так Вера осталась на птичьих правах в своей собственной квартире. 

Но от Веры никто не слышал слов обиды, злости или отчаяния. Может, она и плыла по течению, но скоростью этого течения управляла она сама, потому и плыла неспешно и с каким-то тайным наслаждением, в тумане грёз.

Поговаривали, что у Веры не в всё в порядке с головой, и называли "блаженной". Такие разговоры меня очень ранили, я знал, о Вере говорить плохо могли только глупые бессердечные люди.

Добрая и воздушная, она без конца была занята какими-то ангельскими делами: то выпрашивала новые игрушки для детского сада, то спасала котят, которых равнодушно топили почти в каждом дворе. Она сама красила оконные рамы в своем магазине, причём в красный и жёлтый цвета, и всегда улыбалась, но совсем слегка и так тихо, словно знала что-то, чего не знает никто. 

Когда она исчезла, я потерял сон, размышляя о том, что могло случиться с Верой, но мысль о том, что Вера умерла, мне в голову даже не приходила. До сегодняшнего дня. До того самого момента, как мы подошли к железнодорожной станции. 

Навстречу нам вышел начальник, он остановился на крыльце, сложил руки на груди и очень выразительно и грустно покачал головой, давая нам ещё издалека понять, что ничего нового мы здесь не найдём. Вот в этот момент я впервые вдруг понял, что Вера может быть мертва. 

 - Я тебе уже сказал, - обратился он без приветствия к дядьке, – на автобусе она уехала, или кто-то на машине забрал. 

Дядька прошел мимо начальника станции, словно не услышал его слов, и зашагал внутрь маленького деревянного здания. 

 - Здравствуй, Люба, - поздоровался он с кассиршей и сел на один из трёх деревянных стульев, стоявших у стены. 

Внутри было не так жарко как на солнце, дядька вытер пот со лба рукавом рубашки. Я остановился в дверях и упёрся плечом в косяк. 

Люба, пышная розовощёкая блондинка с искусно уложенными в розочки волосами, сидела не в кассе, а у окна, щелкала семечки и читала газету, на которую и сплёвывала шелуху. 

 - Что, Константин Викторович? - заговорила она, не отрывая взгляд от газеты, - Жарко?

 - Было бы не так жарко, когда б десятый круг не наматывать. 

 - А кто же вас гонит, Константин Викторов? - она снисходительно взглянула на участкового. 

 - Что, опять про Веру? - догадалась она. 

 - Опять, - кивнул дядька. 

 - Был бы повод, - хмыкнула Люба равнодушно.

Начальник станции хотел было зайти внутрь, но услышав разговор, участкового и кассирши, развернулся и зашагал прочь.

 - Я вообще не пойму, Константин Викторович, - кассирша вдруг встал со своего места и решительно скомкала газету, - чего все так всполошились? Да уехала она отдыхать.

 -Отдыхать, - усмехнулся дядька, - и никому не сказала, бросила магазин и полную кассу, когда у неё инкассация должна была быть в понедельник. Оставила белье во дворе, кота закрыла в комнате и уехала?

 -Кота, - задумчиво произнесла кассирша и села на место, - ну, не знаю. Может, поехала в гости к кому на воскресенье и задержалась? Хотя, вряд ли, - сама себе ответила Люба. 

 - То-то же, - подтвердил Константин Викторович, - уже две недели прошло. 

Я чувствовал, как косяк больно врезается мне в плечо, но не двигался.

 - Ты мне скажи, Люба, спрашиваю тебя как человека сознательного, не то, что эти бестолковые из магазина: может ты замечала что-то в городе, какие-то перемены или странности последнее время?

Люба опять встала со стула и быстро зашагала по комнате взад-вперёд. Потом она схватила скомканную газету и с силой бросила её в мусорную корзину. 

 - Знаете, Константин Викторович, - она решительно и даже с какой-то обидой взглянула на участкового, - не хотела вам говорить, но вам стоит поспрашивать про Верочку у Анатолия бухгалтера из управления. Знаете такого?

 - Толика ушастого? В смысле, Анатолия Брагина?  

 - Именно его - Брагина. 

 - А что он может знать о Вере? Они разве были знакомы?

 - Были, – Люба хитро улыбнулась, – только вы его так спрашивайте, чтобы его жены рядом не было, а то он вам ничего не скажет.

 - Так-так, - Константин Викторович опять провёл рукавом по лицу, - почему ты мне раньше не сказала, Люба?

 - А я не информбюро. Дело чужое – не моё, и забота не моя. Знаете, - Люба с силой упёрла руки в свои пышные бока, - мне вообще на эту потаскуху плевать! Такие очумелые,  как она, сначала строят из себя невинность, а потом чужих мужей уводят. Чего мне за неё переживать? 

Я выпрямился и сделал шаг вперёд, постоял пару секунд и сделать шаг назад на порог, потом опять шагнул внутрь комнаты и обратно. Я точно не мог решить, хочу я слышать то, что говорит кассирша Люба или не хочу. Хоть я и был ещё ребёнок, но я сразу же как и мой дядька понял, о чем идёт речь. У Веры был роман с женатым мужчиной.

Константин Викторович издал не то стон, не то храп, поднялся со своего стула и направился к выходу. Я отстранился, пропуская его на свет. 

Константин Викторович вышел на крыльцо и увидел начальника станции, который стоял к нам спиной и делал вид, что смотрит на город. 

 - Семён, - строго крикнул ему дядька, - Ты знал?

Начальник станции повернулся и тут же дерзко ответил своему старому приятелю:

 - Давай, арестуй меня за сокрытие улик. 

 - Эх, - дядька махнул на него рукой и зашагал по ступенькам вниз, – ты ничем не лучше, чем эти куры из гастронома. 

 - Ты про женщин или про птицу?

 - Не смешно, Семён, совсем не смешно, - ответил Константин Викторович, не оборачиваясь. 

Я бежал за ним и глотал пыль, которую он поднимал своими неловкими ногами. В садах стрекотали кузнечики, и звук этот был такой массовый и сильный, что казалось, мы шагаем через какую-то швейную фабрику. 

 - Дядя Костя, дядя Костя! А Вера жива?

 - Эх, Саня, отстань со своими глупыми вопросами. Тут, видишь, дело какое. Я сейчас пойду с одним человеком разговаривать, тебе со мной нельзя. 

 - Почему нельзя?

 - Потому, что разговор будет не для твоих ушей. 

 - Дядя Костя, я и так уже всё понял, - я обогнал своего дядю и встал у него на пути. 

 - Ты смотри, какой понятливый! - засмеялся дядька, - Даже я ни черта не понял. 

Почему-то эти слова меня успокоили. Я молча отошел в сторону, уступая дорогу. 

"Значит, есть ещё надежда", - подумал я. 

У веры не было подруг в нашем городе. Она была из той категории людей, которые доброжелательно и ровно общались со всеми, но ни с кем в особенности.

Один только раз я видел её на дискотеке в клубе, и то, это был вечер, когда соседка попросила забрать домой свою дочку, и Вера пошла за ней.   

Я увидел тогда её в клубе и обомлел. Мне пришла в голову шальная мысль – пригласить Веру потанцевать, ну и что, что мне пятнадцать, а ей двадцать пять. Но я конечно же не смог, мне не хватило смелости. 

И сейчас, когда я узнал, что у Веры были близкие отношения с каким-то человеком, я не поверил. Не укладывалось в голове, что Вера могла довериться кому-то, спуститься со своих чистых облаков на эту грязную землю. 

Константин Викторович же совсем не был так удивлён таким поворотом событий, он повидал немало всяких житейских ситуаций за время своей службы. Но, зная его характер, я понимал, что дядьке моему было бы интереснее, если можно так выразиться, разговаривать с матёрыми преступниками, чем с гулящими бухгалтерами. А предстояло именно это. 

Когда мы подошли к зданию администрации, дядя повернулся ко мне и кивком головы дал понять, что дальше идти мне нельзя. Я покорно остановился, засунул руки в карманы брюк и стал не без удовольствия наблюдать, как засуетились люди, только что спокойно курившие около входа в здание администрации, при виде человека в милицейской форме. 

Двухэтажное здание администрации, выстроенное в форме буквы Г, было когда-то помещичьей усадьбой какого-то Шашкина, который по легенде убил свою жену. Мне хотелось верить в эту историю потому, что люди, которые здесь работали сейчас, никому в нашем городке не нравились, они все как на подбор были недобрые и некрасивые на лицо, а плохая репутация дома не усиливала, а наоборот, скрашивала или, правильнее сказать, объясняла всю эту ситуацию. И то, что Верин хахаль, как оказалось, работает в этом доме, меня нисколько не удивило. 

Константин Викторович скрылся за деревянной дверью, а я постоял ещё минуту на том месте, где он меня оставил, и неспешно, пиная от скуки камешки, побрел вокруг буквы Г. 

Проходя мимо окон первого этажа, я заглядывал в них, и в каждом видел одну и ту же картину, словно это были не окна, а одинаковые плакаты, напечатанные к Первомаю: горшки герани на подоконнике, железные шкафы у дальней стенки, люди, сидящие за столами, уставившиеся невидящим взглядом перед собой. 

И вдруг я увидел своего дядю, он стоял посреди комнаты и что-то говорил своему собеседнику, стоящему ко мне спиной. 

Несколько минут я смотрел на лицо Константина Викторовича сквозь оконное стекло, видел, как он хмурит брови и наклоняет голову всё ниже и ниже, так обычно делают бывалые дворовые коты перед дракой. Он брезгливо поднимал верхнюю губу, и от этого его усы втыкались ему прямо в ноздри. Я знал, так у моего дядьки выражалась крайняя степень раздражения. А для такого бестревожного человека, как он, это было большой редкостью. Значит, он сейчас говорил с каким-то очень неприятным человеком. И это был бухгалтер Анатолий, тот самый ушастый. 

То, что это был именно он, я понял по его затылку, точнее по торчащими в обе стороны розовым локаторам.

Когда же на знаменитых ушах бухгалтера мне стали видны даже красные линии сосудов, я осознал, что стою уже у самого окна, почти уткнувшись носом в стекло, а через открытую форточку мне отчётливо слышны голоса из комнаты. 

 - Не больше, не меньше, Константин Викторович. Я же вам уже ответил. А то, что вы в вашем расследовании руководствуетесь слухами, которые ходят по нашему городу, не свидетельствует о вашей компетентности, - голос бухгалтера звучал как-то странно, он словно повизгивал в конце каждого слова. Было очевидно, что он очень нервничает. 

Мне почему-то захотелось, чтобы ушастый повернулся ко мне лицом. Я много раз видел его в городе прежде, не особо понимая, что означает слово "бухгалтер", я просто слышал от знакомых, что этот человек работает в администрации. Ведь в нашем городке так или иначе все друг друга знали. 

Но сейчас, когда обнаружилось, что он избранник Веры, я хотел посмотреть на него по-новому. Что же в нём было такого чудесного или, быть может, даже великого, что она выбрала именно его?

 - Ты же не хочешь, Анатолий, чтобы я стал опрашивать твоих сослуживцев. Почему ты упорствуешь?

 - Какое отношение имеют сослуживцы к моей личной жизни?

 - Да кому она, к черту, сдалась твоя личная жизнь? Вопрос жизни и здоровья другого человека! Так что, если ты что знаешь, будь обязан отвечать.  

 - Да что же я могу знать, Константин Викторович? Не больше, чем все остальные. 

 - Когда ты видел Веру последний раз?

Бухгалтер молчал. Со спины было хорошо заметно, как краснеют его уши. 

 - Отвечай! 

Я редко слышал, как дядя кричит. И сейчас это был не крик, а скорее команда, которую отдают собаке. 

 - В четверг, - совсем истончившимся голосом пропищал бухгалтер. 

 - Где?

 - Где всегда. У Татьяны. 

 - У какой Татьяны, у сестры, что ли, твоей?

 - Да. 

Лицо моего дяди дёрнулось, словно его перехватила судорога, а потом застыло в гримасе, такой неподходящей для его милицейского статуса. Это было не возмущение и даже не злость, а какое-то простое почти детское разочарование. 

Дядя мой был мудрым человеком, а опыт службы в нашем маленьком городе сделал его не только хорошим сыщиком, но и тонким психологом. Какие-то вещи, как сейчас, он понимал мгновенно с одного слова. Тогда перед его глазами вырисовывалась целая история с предисловием, завязкой, кульминация и развязкой, порой трагической. 

 - Значит, Татьяна, - произнёс он угрюмо, - так это она всё устроила, - это был не вопрос. Константин Викторович говорил утвердительно. 

 - В каком смысле, устроила? 

 - Как давно это у вас это началось? - Константин Викторович продолжал спрашивать, не обращая внимания на слова Анатолия.  

Я не мог, конечно, тягаться со своим дядькой в дедукции, но тоже кое-что соображал, и сейчас понял, что новость об участии сестры Татьяны очень его расстроила. 

 - Полгода, - потом Анатолий замычал и произнёс, - год. 

 - Так значит, после четверга ты её не видел? Она же в городе была и в пятницу, и в субботу, её все видели. 

 - Я тоже видел её, только на улице. Когда мы в городе встречались, даже не здоровались. Мы должны были в пятницу вечером встретиться у Татьяны дома. Татьяна тогда уехала к подруге на выходные. Но Вера не пришла. Я нашёл только её записку в двери.  

 - Какую записку? Показывай!

 - У меня её нет, Константин Викторович, я её выбросил сразу же. Зачем она мне? 

 - Что было в записке? 

 - Ничего важного. 

  - Важное или неважное, это я без тебя решу. Говори, что было в записке!

 - Она написала, что не придёт. 

 - Дословно!

 - Что же вы так кричите, Константин Викторович. Кто-нибудь услышит. Ну, написала: "Не приду". Потом, вроде, "Извини" и всё. Я думаю, она уехала, Константин Викторович, потому и не пришла. Решила жизнь свою изменить. 

 - Ты думаешь? Ты, оказывается, ещё и думать умеешь?

 - Константин Викторович, я вас очень прошу. Я вас умоляю, - мне казалось, что бухгалтер плачет, - пожалуйста, ничего не говорите моей жене. У меня дети. Константин Викторович, все совершают ошибки. Но я же не бандит.

 - Да, не бандит, - с какой-то жалостью произнёс участковый. Мне даже показалось, что дядя плюнул в сторону бухгалтера, потом повернулся и, не прощаюсь, вышел из комнаты. 

"Какой же он противный", - подумала я, - "этот ушастый". Я медленно отстранится от окна и отвернулся, прижавшись спиной к стене. "Нет, не хочу я смотреть в его лицо". 

И вдруг я услышал грохот открывающейся рамы. Одно мгновение, и в приоткрывшемся окне показалась рука, в траву полетел скомканный кусок бумаги. Я даже не успел сделать вдох, я не успел испугаться. Рука была в полуметре от меня, но Анатолий меня не увидел. Он захлопнул окно, а через пару секунд хлопнула дверь кабинета. Он куда-то вышел. 

Я ещё минуту стоял не шелохнувшись, пытаясь осознать, что произошло. 

И вдруг я всё понял, и меня тут же осенило - Анатолий может выбежать на улицу, так было задумано, он захочет поднять то, что выбросил.  

Я почувствовал, как голова моя раскаляется, словно её поливают кипятком. Я кинулся вперёд, схватил кусок бумаги в траве и побежал прочь. Ближе к дороге в лопухах валялись какие-то доски, я споткнулся и упал, поднялся, побежал дальше. И только когда густые кусты шиповника намертво обмотали мои ноги, я остановился. Обернулся назад: за мной никого не было, из-за густого кустарника даже не было видно здание администрации. 

Я вырвался из цепких рук шиповника, ещё раз осмотрелся, присел на корточки и развернул скомканную бумагу. Это была записка на листе блокнота с типографским вензелем в виде сплетенных роз, а на нём чернилами аккуратно выведенные слова: "Я так больше не могу. Это гадко. Зачем вы так со мной?"

Это был почерк Веры. Я никогда раньше не видел её почерк, но сейчас я почему-то сразу понял что это писала она. 

От жаркого волнения, которое я испытал, стоя у окна, меня бросило в леденящий холод. Моя кожа покрылась мурашками, меня начало трясти. 

"Что делать? Бежать к дяде рассказать ему обо всём! Только бы бухгалтер меня не увидел". 

Возможно, я ошибался, и бухгалтер не собирался поднимать выкинутый листок. Он испугался, психанул после разговора с участковым и решил избавиться от улики. О чем она свидетельствовала? Только лишь о том, что у Анатолия действительно была связь с Верой. Чем могла помочь эта записка дяде? "Ничем!", - вдруг решил я. Она могла только опорочить доброе имя Веры. 

"Потаскуха", - тут же припомнились мне слова толстой кассирши со станции. Она говорила, что ей плевать на Веру, но тут же заклеймила её. То ли ещё могло быть. 

Но самое главное, разве мог я допустить, чтобы все в нашем городишке узнали о том, что отвратительный человек с ужасной фамилией Брагин смог заполучить такую девушку как Вера?  

"Этому не бывать!" - решил я. 

С малых лет я знал, что есть такие люди, которые умеют виртуозно врать, умеют быстро соображать и вживаться в ими же самими придуманную реальность. Я восхищался подобными способностями, ведь это было как литературное искусство, как поэзия.  

Были у нас в школе два брата Хохловы, все их называли братья Гримм. Когда их, прогуливающих уроки, ловила на улице мать, даже прохожие останавливались послушать то, что братья начинали ей рассказывать в своё оправдание. 

Я так не умел. Я боялся врать и боялся своего страха, который тут же вырисовывался на моем лице.

И как только я осознал, что мне придётся врать всему городу, меня охватил этот самый страх. По моему лицу меня тут же разоблачат и сочтут преступником. 

Но несомненно более страшило меня упасть в глазах моего дяди. Потерять его доверие означало потерять ту единственную привилегию, которую я имел в жизни, которой гордился и хвастал перед друзьями. 

Константин Викторович был родным братом моей матери, старше её на пятнадцать лет. Когда их родители умерли, Константин фактически стал отцом для двух младших сестёр. 

Ему очень нелегко пришлось в юности, может, поэтому он впоследствии так и не обзавёлся собственной семьёй.  

Дядя был для меня больше, чем просто родственник. Он был главой семьи и главой всего моего мира. Под его справедливым взглядом плакал даже Анатолий Брагин. Как я мог что-то утаить от него? 

Я разгладил ладонями записку на своем колене. Мысли в моей голове скакали точно солнечные зайчики: да – нет, да – нет. Я аккуратно сложил записку, положил её в карман и поднялся. 

Пройдя немного вдоль дороги по кустарнику, я пробрался обратно к домам, обошел здание администрации с максимально непринуждённым видом, хотя ноги мои так и срывались в галоп. Из знакомых я никого на счастье не встретил, а от автобусной остановки наконец побежал в сторону опорного пункта, дядя скорее всего пошёл туда.

Константин Викторович действительно был в своём кабинете, он стоял спиной к входной двери и открывал окна. Он кряхтел и самую высокую заржавевшую щеколду назвал несколько раз "чёртова кукла".  

Я остановился на пороге и тут вдруг осознал, что так и не решил, что мне делать с найденной запиской. 

Дядя повернулся, бросил на меня взгляд и продолжил заниматься своими делами. Он достал из кармана связку ключей, открыл боковой ящик письменного стола и начал шуршать бумагами. 

 - Ты чего сюда пришел? - послышался его приглушённый голос из глубины шкафа, - иди домой делать уроки. 

 - Дядя Костя, школа закончилась, - виновато протянул я, - каникулы. 

 - Тогда иди, помогай матери. Здесь тебе делать нечего. 

Он выпрямился и положил на стол какую-то бумажную папку, почему-то всю заляпанную чернилами. 

 - Вот, зараза, - произнёс он, но обращаясь не ко мне, а к чернильному пятну. 

 Я и раньше замечал, что бумаги у дядьки не в самом лучшем виде, ему тяжело давалось сохранять аккуратность. Большими неловкими руками он сминал листы бумаги, а его чернильная ручка все время протекала. Мне было грустно смотреть на то, как он мучается с вещами, на которые ему не хватало прежней ловкости, но помочь ему я ничем не мог. В такие моменты я просто из деликатности отводил взгляд и делал вид, что ничего не замечаю. 

 - Дядя Костя, - опять промычал я. 

 - Да чего тебе? - крикнул уже с раздражением он. 

Этот крик как током меня ударил, мои мысли тут же скрутились в один тугой моток. Я расправил плечи, сделать шаг вперёд и словно на автомате произнёс:

 - А когда мы пойдём опрашивать Татьяну? 

"Про записку я никому не скажу", - окончательно понял я. 

 - Ты смотри, какой умный! Может быть ты вместо меня заступишь на службу? Ты чего хочешь, не пойму, зарплату получать? 

 - Справедливости! - гордо произнёс я, и мне показалось, что в этот момент я скопировал интонации какого-то героя из фильма про партизан. 

У моего дядьки даже челюсть отвисла, он упёрся руками в край стола, наклонился слегка вперёд и нахмурил брови, пытаюсь разглядеть во мне какие-то новые черты. Потом он резко оттолкнулся руками, упал на спинку стула и разразился хохотом, но каким-то недобрым:

 - Ты у кого тут собрался справедливости искать? - спроси он, - у Татьяны, что ли, поварихи? Да у неё справедливости отродясь не было. Она собственного мужа извела так, что тот в овраге повесился. А теперь, видишь, брату своему помогает семейные дела устраивать. 

Дядя хлопнул с досадой по папке, встал из-за стола и начала ходить по кабинету. 

 - Я знаю, чего бы тебе хотелось, - заговорил он опять. - Думаешь, я за Веру не переживаю? Одного только жду, что будет весточка от неё, - он остановился, посмотрел на меня очень серьезно, даже как-то грустно и добавил, - что она не кончила так, как муж поварихи. 

Я хлопал глазами, пытаясь понять услышанное. 

 - Так значит, её не убили, - как-то глупо спросил я, - а она сама себя убила?

У дяди на лице опять выразилось недоумение. Ещё секунду назад он разговаривал со мной совсем как со взрослым. Но взрослым я не был. 

Худой и чумазый в пыльных брюках, истерзанных шиповником, я стоял перед ним – самым умным и самым главным человеком в моей жизни и был полностью отдан его воли. И он это понимал. 

Дядя подошел ко мне, он больше не злился, его глаза были такие знакомые и очень добрые. Одну руку он положил мне на плечо, а второй нежно-нежно как мать начал гладить меня по голове. Я почувствую как слёзы поползли из горла сначала в нос, а потом в глаза. 

 - Зачем тебе это знать, сынок? Иди домой. 

 - Я не пойду, - произнёс я, еле сдерживая рыдания. Я не пойду! – повторил я громче и более уверено.

 - Ну, раз так, - дядя отстранился от меня и посмотрел прямо в глаза, там на самом краю предательски застыли слезы, - иди во двор и жди меня там, я минут через пятнадцать выйду. Ты сегодня ел что-нибудь? - крикнул он мне уже вдогонку. 

 - Ел! - крикнул я ему из коридора, хотя я сегодня даже не завтракал. 

Только я вышел во двор, как тут же встретил своих друзей Митьку и Олега, они шли куда-то бодрым шагом и наткнулись на меня. Обрадовавшись, они схватили меня под руки и потащили за собой. 

 - Погнали, Санёк, там братан Рыжего пацанов на мотоцикле катает. 

Я упёрся ногами в землю и не без труда высвободил свои руки:

 - Я не могу, - сказал я строго, - у меня дела важные. 

 - Чего-о? - простонал Митька и скривил брезгливую рожу, - Какие у тебя дела? 

 - Не вашего ума дела! - ответила я, стараясь сохранять спокойствие.  

Мне действительно хотелось, чтобы они поскорее ушли, хотя это было странно, в любой другой день я бы помчался быстрее пули к Петьке Рыжему, чтобы хоть раз в жизни прокатиться на мотоцикле. 

 - Выделываешься? - спросил с ухмылкой Олег, он засунул руки в карманы, плечи его приподнялись – настоящий хулиган. 

Я друзей своих не боялся, они были хорошие, только строили себя грозную шпану. Но и обижать их мне не хотелось. 

 - Ладно, ладно, идите, пацаны, - заговорил я более дружелюбно, - я тут, короче, дядю своего жду. 

Как только я упомянул своего дядю, друзья мои сразу же изменились в лице. Даже с шуткой в нашем городе никто не посмел бы говорить об участковом. 

 - А что случилось? - поинтересовался Олег, - что-то серьезное?

 -А а я знаю, - ответил вместо меня Митька, это с Верой связано, да? 

Я молчал. Мне было неприятно, что они догадались и упомянули имя Веры. Мне очень захотелось, чтобы прямо сейчас из здания вышел Константин Викторович и избавил бы меня от всяких объяснений. 

 - Так есть что-то новое? - не унимался Олег, - Что, всё-таки убили её?

 - Да валите вы отсюда! Идите, куда шли, - вдруг сорвался я. 

 -Ты что, дурак что ли? - с обидой ответил мне Олег. Он толкнул в плечо своего друга, давая понять, что говорить со мной больше нечего. Они ещё мгновение постояли, глядя на меня с обидой и скривив, испачканные черешней губы, потом повернулись и пошли прочь с таким видом, словно это было их решение, а не я их прогнал. 

Я же стал суетливо ходить по двору, не находя себе места. Какое-то странное чувство образовалась у меня в груди: всё казалось неправильным, все было не то, точно я упал и катился с огромной горы и не мог остановиться, а мимо меня проносились с огромной скоростью бесполезные вещи и события, и не за что было зацепиться. Весь этот город, все люди, живущие в нём, они вдруг стали мне ужасно неприятны. Даже мои друзья со своими глупыми детскими забавами, так просто предполагающие смерть человека, словно это очередная игра, они казались мне сейчас глупыми и совершенно пустыми, а значит - неинтересными. 

И тут я увидел как дядя прошел мимо меня. Он как всегда ничего не сказал, сделала вид, что просто идёте по своим делам. Я сорвался с места и побежал следом. 

 - Мы сейчас куда, к ней домой? 

 - Нет, на завод. Она на смене, - дядя говорил, не поворачивая ко мне головы, - Я бы сегодня не пошёл уже никуда. Чёрт её возьмёт, эту повариху. Это всё ты, твоя инициатива. 

Татьяна работала поваром на хлебном заводе, готовила для рабочих обеды. 

Завод располагался в той же стороне, где и железнодорожная станция, поэтому мы пошли обратно через сады утренней дорогой. Я молчал. Мне уже стала казаться напрасной вся эта затея с моим участием в расследовании. Лучше бы я ничего не знал. 

Мне страшно захотелось есть, а ещё больше спать – залезть под одеяло, укрыться с головой, никого не видеть и не слышать. 

Здание хлебного завода было самым большим в нашем районе - с высокими кирпичными стенами без окон, со множеством труб на крыше. Его опоясывали два ряда забора с колючей проволокой, точно это был не завод, где пекли хлеб, а оружейная фабрика или тюрьма.  

На проходной вахтёр долго косился на меня и даже открыл рот, желая сказать какие-то возражения насчёт моего присутствия, но потом посмотрел на участкового и всё-таки промолчал. Нас пропустили.

Мы только приблизились к зданию, а жара здесь была намного сильнее, чем на улице, возможно, из-за печей, которые работали круглосуточно. 

Мы зашли внутрь и поднялись по железной лестнице на второй этаж. Я почувствовал вибрацию, какой-то неслышный стон всего здания из каждого его кирпича, особенно хорошо вибрация ощущалась на лестнице. 

Неяркий электрический свет создавал в середине каждого прохода световой тоннель, оставляя тёмными углы. От этого становилось жутко, хотелось все время оборачиваться назад, чтобы проверить, не идёт ли кто следом. 

Мы прошли по коридору и опять спустились на первый этаж. "Откуда он знает, куда идти?" - подумай я, - "Хотя, за тридцать лет службы, он здесь уже всё обошёл и не раз". Моя фантазия представила мне, что в этом мрачном здании за долгие годы его работы совершались самые разные преступления, а значит, дядя сюда наведывался часто. 

Перед большой железной дверью на первом этаже он остановился, повернулся ко мне и уже знакомым жестом дал понять, что мне надо стоять и ждать здесь. 

 - Опять? - переспросил я. 

Он ничего не ответил, а подошёл к двери и потянул за ручки две железные створки, они распахнулись, и дядя вошёл внутрь. Я увидел пищеблок с облицованными белям кафелем стенам и железными столами, клубы пара и свисающие откуда-то с потолка страшные железные предметы как орудия пыток. В коридор сразу же вывалился тяжелый запах жареного лука. 

 - Татьяна! - закричал оглядываясь участковый. - Есть Татьяна?

Через какое-то время в ответ прозвучал рассержены женский голос:

 - Что надо?

 - Татьяна, иди сюда! - скомандовал дядя. 

Послышался грохот железных кастрюль. 

Ещё минуту, и к участковому подошла какая-то женщина, через просвет в дверях я не мог её разглядеть. 

 - Вам здесь нельзя без халата, – не здороваясь, ответила она.

 - Тогда, выходи - поговорим. 

Я отскочило от двери в тот самый момент, когда обе створки со всей силой распахнулись в разные стороны. 

Вышла женщина, совсем не похожая на повариху: небольшого роста, худая, с очень смуглым почти чёрным лицом. На голове её была повязана тугая косынка. Мне почему-то подумалось, что повариха под косынкой скрывает лысину, может, потому что у неё не было бровей.  

Татьяна вытирала свои красные руки о белый халат и увидела меня. Она недобро прищурилась и спросила дядю:

 - А этот здесь зачем? 

 - "Этот" пусть будет! - дядя вышел следом. 

 - В чем, собственно, дело? - Татьяна повернулась к участковому, - У меня три блюда на плите. 

 - Ты мне ответишь на вопросы, Татьяна, и пойдёшь дальше работать.  

 - Отвечу? - с какой-то странной насмешливой интонацией переспросила она. 

Константин Викторович глубоко вздохнул, он был напряжен, этот разговор с Татьяной давался ему нелегко. Я ничего не понимал. Я впервые видел, чтобы кто-то так дерзко разговаривал с участковым в нашем городе. 

 - Разговор пойдёт о твоем брате, Татьяна, - Константин Викторович помолчал, потом добавил, - и о Вере. 

Повариха тоже молчала, она нисколько не изменилась в лице и не издала ни единого звука. 

Константин Викторович, по всей видимости, ждал хоть какую-то реакцию с её стороны. Но только, когда пауза уже затянулась, Татьяна произнесла

 - Ну! Спрашивайте!

 - Ты знаешь, где Вера?

 - Нет! - моментально, не задумываясь, ответила Татьяна. Опять повисла пауза, - Это всё?

 - Цирк будешь показывать? - вдруг спросил её дядя, - ты прекрасно понимаешь, о чем идёт речь. Твой брат мне рассказал, что уже год встречается с Верой у тебя на квартире. Ты должна знать, где она. 

 - На пенсию вам пора, Константин Викторович, повариха поправила косынку, - А вот меня настоящая работа ждёт, так что, если будет ещё надобность, присылайте повесточку, - она отступила назад и взялась за ручку двери. 

 - То, что ты сидела в тюрьме и права свои качать умеешь, я знаю, - Константин Викторович опередил её и преградил путь, - Но тогда ты должна знать, что я имею право тебя опрашивать, в том числе и на рабочем месте, а ещё могу опрашивать твоих коллег и твоих соседей. 

От услышанных слов про тюрьму я оторопел, даже негромко охнул. Этого было достаточно, чтобы повариха меня услышала. Она повернула ко мне свою лицо и посмотрела пристально прямо в глаза с такой невероятной злостью, что мне стало страшно. Потом перевела взгляд на участкового:

 - Ответственность свою перед законом и людьми я исполнила, Константин Викторович, и напоминать мне об этом – дело не большого геройства, - она качнул головой в мою сторону, – тем более при этом.

 - Значит, стыдно тебе перед мальчишкой, - Константин Викторович покачал головой, - а больше тебе ни за что не стыдно?

Повариха молчала. Она отступила от двери, было понятно, что участковый её не отпустит. 

 - Это ты познакомила Веру с Анатолием?

 - Вот ещё, надо мне. Он сам к ней приклеился у неё в магазине. Потом бегал туда каждый день, уговаривал. 

 - А встречаться они начали у тебя, - заключил участковый. - И свою квартиру ты ему предложила сама. Мне об этом твой брат сказал. 

Это было ложью, ведь я слышал разговор с Брагиным, но повариха на это купилась:

 - Если людям надо, почему не предложить?

 - Особенно потому, что ты никогда не любила жену Анатолия. А это был такой удачный план разрушать его семью, так? Разрушить, как разрушила свою?

Повариха провела рукой с костлявыми пальцами по своему лицу, я не сразу понял, что за выражение у неё было. Она смеялась.

 - А кто сказал, что я должна как белый голубок охранять семейный покой в нашем городе?

Участковый смотрел на неё пристально и строго. Повариха продолжала улыбаться, но лицо дяди становилось только суровее. 

 - Какие отношения у тебя сложились с Верой?

Повариха продолжала улыбаться:

 - Ваша Вера была дурой. 

 - Почему "была", - с нескрываемой тревогой переспросил её участковый. 

Я почувствовал, как вибрация завода нарастает, мне стало казаться, что задрожал каждый кирпич в стене, или это у меня от страха и напряжения дрожали колени. 

 - Она захотела, чтобы Анатолий всё рассказал жене. Верка действительно верила, что они поженятся. 

Я вдруг вспомнил записку и последнюю фразу в ней "Зачем вы так со мной?". 

Сначала я думал, что это Вера обращается на "вы" к Анатолию. Но сейчас я понял, что она обращается к ним ко всем сразу: и к Татьяне, и к Анатолию, и, может, даже к его жене. 

 - И тогда брат попросил тебя поговорить с Верой? - продолжал спрашивать дядя, - И что ты сделала?

Повариха не отвечала. А у меня перед глазами всё поплыло как в тумане. 

 - Это вы её убили? - я даже не сразу понял, что это был мой голос. Зачем я это спросил?

Татьяна посмотрела на меня с удивлением и вдруг разразилась громкий хохотом. Этот хохот, звонкий и неприятный, эхом разлетелся по коридорам завода. 

 - Мальчик, - вдруг обратилась она ко мне, - а ведь ты тоже обречён, как и все жители этого мерзкого городишки, - я ничего не понимал, меня охватил ужас, - обречён на жалкое существование здесь. Вот, где настоящая тюрьма, понимаешь, глупое ты существо?

 - Где Вера? - резко оборвал её дядя.

Повариха спокойно взглянула на него и совершенно невозмутимо ответила:

 - Я не знаю. 

После этого она очень медленно подошла к двери, Константин Викторович отстранился, пропуская её внутрь. Он больше не мог задерживать Татьяну, да и говорить было не о чем. 

Железные двери захлопнулись, а мы остались стоять в полумраке коридора, ещё более отдалённые от разгадки всей этой нелепой и некрасивой головоломки. 

 "Какой я дурак. Зачем я вообще открыл рот?"

 - Пойдём, - сказал мне дядя, подтолкнул меня между лопаток, и тем же путём мы пошли обратно к выходу. 

На пыльном дворе завода нас встретила местная собака, серая и тоже пыльная, она приветливо помахала хвостом, проводила нас до проходной, но дальше не пошла. Она тоскливо посмотрела нам вслед, точно завидовала, что мы можем уйти отсюда, а она нет. 

Быстрым шагом мы пошли прочь от завода, молча и не оборачиваясь. Но в кустах цветущей дикой вишни дядя остановился. Мне вдруг показалось, что он сейчас будет ругать меня. Я чувствовал себя очень виноватым. 

 - Я всё испортил, да? - решил я опередить его. 

Дядя посмотрел на меня невидящим взглядом. Похоже, он думал совсем о другом. Он почесал затылок, покрутится на месте, что-то бормоча себе под нос, и только потом вспомнил обо мне. Он совсем не злился на меня. 

 - Сашка, я отправлю запрос в прокуратуру, пусть приедет следователь, пусть допросит эту Татьяну, - он наклонился ко мне и положил руки мне на плечи, - Сашка, мы сделали всё, что могли, – его голос звучал ласково и грустно, - теперь надо просто ждать. И надеяться. Понимаешь?

Я ничего не понимал. Почему нельзя было арестовать эту Татьяну вместе с Анатолием прямо сейчас, если было очевидно, что они гадкие люди, беспричинно калечащие чужие жизни. И как быть тогда с остальными, всеми этими злыми и завистливыми жителями нашего города, которым жизнь человека, доброго и светлого, совершенно не была нужна. 

Мне казалось, что кроме нас с дядей на всём белом свете никто не переживает за Веру. И как же её найти, если её никто не ищет?

Через год я уехал учиться в ПТУ в столицу края. Вера так и не объявилась, и через пару лет о ней окончательно забыли. 

В наш городок я наведывался редко, только по праздникам, чтобы навестить маму и дядю. Напоминать об этой истории дяде я не смел после того раза, когда разговор о новостях в деле Веры вызвал у него сердечный приступ. 

Приезжая к родным и, приходя мимо здания почты, я старался не смотреть в окна магазина канцтоваров, может потому, что боялся увидеть там кого-то другого, кого-то, кто заменил Веру навсегда. 

Я надеялся, что она жива, и, сбежав в отчаянии из нашего городка, начала новую жизнь где-то в красивом месте, где живут добрые люди. 

А записку её я потерял среди своих учебников. Возможно, я её сдал в библиотеку с одним из них. Об этом я не жалел. Эта записка всегда пугала меня, казалась чем-то страшным, наподобие кровавого платка. 

А вот календарик, который мне отдала Вера, я сохранил. На нём изображена белая птица в полёте. Мне всегда казалось, что это Вера. Это календарик за 1985 г.

 

Александра Кириллова